Если я буду нужен. Елена Шумара

табуретке, чаек попивал, слушал ее крупитчатый голос. А я гонялся за призраком Хасса и ничего не знал.

      – Ну, – песочный привстал, – будем уже знакомы? Я Денис Анатольевич, если нравится, просто Денис.

      – Зяблик, – я пожал горячую ладонь, – если не нравится, не зови никак.

      – Зяблик так Зяблик, – ничуть не обиделся он, – садись, мы тут наколдовали – пальчики оближешь!

      Спасибо, одному мы уже лизали руки, и я, и мать. Вели себя тихо, ничего не просили, слушались как могли. И что? Он все равно нас предал и наследство оставил дрянное – матери шрамы, а мне слепой охотничий инстинкт. Вот этот инстинкт и зудел сейчас в самое ухо: «Ату его, Зяблик, ату».

      Песочный положил на тарелку кусок рыбы – розовой, с седоватой пленкой по бокам. Из-под сырного припека торчали крупные кольца лука. Видно, он эту рыбу и принес, вместе с грибами, которые я на дух не переносил. Мать, тоже розовая, румяная, села напротив и стала смотреть – то на него, то на меня, словно выбирая, кто лучше. Еда оказалась пресной, чай горьким. Было душно, шумела вытяжка, и в висок мне туго ввинчивался шуруп.

      – А мы в поликлинике познакомились, – улыбнулась мать.

      – Ага, – песочный хлебнул из чашки, – я педиатр, детишек лечу.

      От горячего он вспотел и снял рубашку. На плече, туго обтянутом футболкой, синел недавно набитый часовой механизм. Шестеренки цеплялись одна за другую, искрили. Стрелки циферблата, похожие на змей, показывали семь сорок пять. К запястью спускались сухожилия – вполне человеческие, но оплетающие стальной скелет. То-то детишки радуются, когда это видят.

      – Зачем ты ходила к педиатру? – спросил я.

      – Мишеньку водила, с третьего этажа. Сима Васильевна приболела, а больше там некому.

      – Помнится, тот тебе тоже в клинике подвернулся.

      Это была правда, мать разговорилась с Хассом в очереди к врачу. Тогда он еще мог показаться нормальным, и показался, и угробил два года нашей жизни – ее и моей.

      Песочный на слове тот напрягся, но лишнего спрашивать не стал.

      – Не ершись, парень, – он подлил себе кипятка, – расскажи лучше, чем занимаешься.

      – Ничем.

      – Так не бывает. Все чем-то занимаются.

      – Курьером служу, бумажки туда, бумажки сюда.

      Мать слушала нас с интересом, даже вперед подалась. Вырез на ее платье стал совсем глубоким, но песочный в вырез не смотрел.

      – Сколько же тебе лет, курьер?

      – Шестнадцать, доктор.

      – А школа как же?

      – Да никак. Дурачок я, слабоумный, не гожусь ни на что. Только бумажки туда-сюда.

      Песочный смутился, беспомощно глянул на мать. Та покачала головой, придвинула к себе сахарницу, но сахар сыпать не стала – ложка звякнула о край и снова легла на стол.

      – Зачем ты так, мальчик? Нехорошо говоришь.

      Я пожал плечами.

      – Он у меня умный очень. – Мать опустила глаза, словно ей было неловко. – Позапрошлой весной аттестат получил, за одиннадцать классов. Все пятерки. Дпломов – целый ящик, за