Книги крови. I–III. Клайв Баркер

что тебе ничего не сделают. И не сделают. Я это сказал, и я от своих слов не отступаю. Но это не значит, что мне можно врать, Лейси.

      – В чем врать, сэр?

      – Хенесси не мертв.

      – Мертв, сэр. Это все знают. Он повесился. Со свиньями.

      Редмену врали много раз, причем профессионалы, и ему казалось, что он научился разбираться во лжи. Он знал все ее признаки. Но мальчик не выказывал ни одного. Он говорил правду. Редмен чувствовал это нутром.

      Правду, только правду; ничего, кроме.

      Это не значило, что все так, как он говорит. Мальчик просто говорит правду, как он ее понимает. Он верит, что Хенесси скончался. Это еще ничего не доказывало.

      – Если бы Хенесси был мертв…

      – Он мертв, сэр.

      – Если бы так и было, как он может быть здесь?

      Мальчик посмотрел на Редмена без тени лицемерия.

      – Вы не верите в привидения, сэр?

      Такое очевидное решение поставило Редмена в тупик. Хенесси мертв, но все-таки он здесь. Следовательно, Хенесси – привидение.

      – Не верите, сэр?

      Мальчик задавал не риторический вопрос. Он хотел – нет, он требовал разумного ответа на разумный вопрос.

      – Нет, мальчик, – ответил Редмен. – Нет, не верю.

      Лейси как будто не смутил этот конфликт мнений.

      – Вы увидите, – сказал он просто. – Вы все увидите.

      В свинарнике голодала большая безымянная свинья. Она следила за ритмом дней, и с их течением росли ее желания. Она знала, что время гнилых объедков в лохани прошло. Место этих поросячьих радостей заняли другие аппетиты.

      Она приобрела вкус – с того прошлого раза – к еде с особой текстурой, особым резонансом. Подобный корм она не собиралась требовать постоянно – только когда у нее возникала потребность. Небольшая потребность – время от времени укусить кормящую руку.

      Она стояла у калитки своей тюрьмы, беспокойная от предвкушения, ждала и ждала. Она фыркала, она хрюкала, ее нетерпение переходило в тупой гнев. В прилегающем загоне, в свою очередь, заволновались кастрированные сыновья, почувствовав ее стресс. Они знали ее натуру – и она была опасна. В конце концов, она сожрала двух их братьев, живьем, еще мокрых после утробы.

      Потом из-за синей завесы сумерек раздался шум – тихий шорох шагов по крапиве и чье-то бормотание.

      К свинарнику подходили двое мальчишек, уважение и опаска чувствовались в каждом шаге. В ее присутствии они нервничали, и их можно было понять. О трюках свиньи ходило море слухов.

      Разве не говорила она в гневе одержимым голосом, изворачивая свои жирные свиные губищи и изрекая слова украденным языком? Разве не вставала порою на задние копыта, розовая и властная, и не требовала, чтобы в ее тень слали самых маленьких ребят, чтобы сосать ее титьки – голыми, как поросята? И разве не била она свирепо копытом по земле, пока поданную еду не разрезали на кусочки и аккуратно, прикасаясь к мясу лишь двумя дрожащими пальцами, не клали ей в пасть? Все это было.

      Бывало и хуже.

      Сегодня, знали мальчишки, они не принесли того, чего она хотела. Не то мясо, что она заслуживала, лежало на тарелке. Не сладкое белое,