Дорога во все ненастья. Брак (сборник). Николай Удальцов

зачем понадобились опять? – спросил я. А Василий пожал плечами:

      – Вам, наверное, тоже диагноз ставить будут. Здесь поступают разумно, и ставят диагноз, прежде всего тем, кто уходит.

      Острота, конечно, так себе, ничего особенного, и я запомнил ее только потому, что это была последняя острота Василия…

      Художник Григорий Керчин

      Пока нас не было, в кабинете что-то неуловимо изменилось.

      Как что-то меняется в доме, в который приходит «похоронка.»

      Но это изменение было таким чувствительным, что я не удержался:

      – Что случилось?

      Доктор Зарычев поднял на меня свои глаза, но еще несколько секунд молчал.

      Потом, вздохнув, проговорил:

      – Ваш друг не только пьет.

      Он еще и колется…

      В предисловии истории о будущей трагедии последняя точка была поставлена.

      Хотя мы этого еще не знали…

      Потом доктор говорил нам что-то о том, что по традиции у Василия будет взята кровь на анализ, о том, что у него есть методика лечения наркомании, а мне было стыдно за Василия, именно стыдно, хотя я и не понимал тогда, откуда взялось это чувство стыда.

      Это я пойму потом, а пока я просто сказал:

      – Доктор, делайте все, что можно.

      Мы заплатим.

      Видимо, я сказал это невпопад, потому, что вдруг наступило молчание.

      Секундное, но все же – молчание.

      И от этого, вернее от моих слов, мне стало неловко.

      Потом, доктор нарушил его:

      – Все проблемы были бы мелкими, если бы их удавалось бы решать только при помощи денег…

      Уже когда мы выходили из кабинета, Петр спросил:

      – Дмитрий Николаевич, а Василия вы тоже спрашивали о том, хочет ли он остаться в вечности?

      – Да.

      – И что он ответил?

      – Он сказал: «Моя жизнь и так – вечность.

      Только усеченная…»

      …Мы ездили в моей машине все, вчетвером, не часто.

      Это, скорее, случалось как исключение, а не, как правило.

      Но, сейчас, когда мы возвращались втроем, мне очень ясно сочувствовалось, что мы не все вместе.

      До пустоты, переходящей в боль где-то в районе солнечного сплетения.

      И по подвешенному в кабине, густому и неласковому молчанию, зналось, что и Петр, и Андрей испытывали то же самое.

      Может именно с этого начинается понимание ценности каждого отдельного человека – с того, что понимаешь, что твоего, а не чьего-то еще, друга нет с тобой рядом.

      Если для того, чтобы начать понимать это, требуется беда – это довольно удручающий вывод.

      Для каждого из нас.

      И для человечества в целом.

      – Ладно, – нарушил это молчание Андрей, – Время – лучший лекарь.

      Пройдет время, и мы не вспомним об этом.

      – Да нет, Андрей, вспомним, – вздохнул я, – Вернее – не забудем.

      Хотя, время – это действительно то, что лечит лучше всего.

      – Время не лечит, – ответил мне Петр, – А ставит диагноз…

      …Когда-то, в своей безбородой