Дорога во все ненастья. Брак (сборник). Николай Удальцов

прервал мои мысли Каверин, – Останови у какой-нибудь забегаловки.

      – Что случилось?

      – Хочу выпить.

      Я притормозил у ближайшего придорожного ларька.

      – Гриша, ты – за рулем, а тебе, Петр – я не предлагаю.

      – Редкий случай, – почти не разжимая губ, проворчал Петр, – Редкий случай, когда я сожалею, что я не пью.

      – Если уж праведники иногда сожалеют о своей праведности – чего же ждать от обычных людей…

      Потом, уже вечером, у меня дома, мы, я и Андрей, напились.

      Пили долго.

      До темноты.

      Пока на небе не выступили здоровенные чистые звезды.

      – Ну и что раззвездились? – размахивая головой из стороны в сторону, высказался по поводу звезд Андрей Каверин.

      Мне как-то нечего было добавить, а Петя Габбеличев – он не пил, а просто сидел между нас – сказал:

      – Звезды – это то, что нам раньше обещали ученые, потом – политики, а теперь – врачи-психиатры…

      Художник Петр Габбеличев

      Мальчик лет пяти, мой сосед, как-то постучался в мою дверь.

      Он принес мне показать свои рисунки: квадратик с двумя кружочками снизу, у него был машиной, квадратик с треугольником на верху – домиком, а квадратик с кружочками над ним – вазой с цветами.

      В это время, мне удалось, наконец, завершить триптих, который я, с перерывами, писал полгода: лучи солнца, радуга и туман – как символы человеческой души, существующие в природе в чистом виде.

      Вышло так, что у нас с моим маленьким соседом, оказалось по три готовых картины.

      Я посмотрел его рисунки, а потом спросил:

      – Как ты думаешь – у кого из нас получилось лучше?

      Пятилетний сосед подумал и ответил:

      – У нас обоих хорошо получается.

      Если мы стараемся…

      …Я не пью уже больше десяти лет.

      А раньше пил, и постепенно – все больше и больше.

      И запои из трехдневных, стали превращаться сначала в недельные, а потом и в месячные.

      От меня стали отворачиваться вначале соседи, потом знакомые и, наконец – все подряд.

      Дольше всех держались мои дети.

      До сих пор помню день, когда я выпил последнюю бутылку.

      …Сыновья Саша и Серега пришли ко мне, постучались как-то не смело, войдя, долго молчали.

      А я стоял у окна в кухне, трясущийся, заплеванный, грязный, и думал о том, что там, за окном, проходят самые обычные люди, с самыми обыкновенными проблемами, а у меня одна мысль – где взять еще бутылку?

      И ненавидел себя за это.

      Потом я стоял и смотрел на своих сыновей, и Саша произнес слова.

      Не знаю, что им говорила мать – без бывших жен наверняка не обошлось, хотя мы никогда не говорили с сыновьями об этом.

      Но слова произнесла не бывшая жена, а сыновья.

      И я видел, как дрожали их, тогда еще детские, губки:

      – Такой, ты нам больше не нужен, – наверное, они очень любили меня своей детской, все прощающей, надеждной на хороший конец, любовью.

      Так