Сочинения. Борис Савинков

рассмеялась.

      – А он не хочет, чтоб я целовала тебя.

      – Елена…

      – Что, милый?

      – Не говори со мной так.

      – Ах, милый мой, милый… Что за дело тебе, кого и когда я целую?

      – Разве я знаю, кого ты еще целовал? Разве я хочу и могу это знать? Я сегодня люблю тебя… Ты не рад? Ты не счастлив?

      Я хочу ей сказать: у тебя нет стыда, нет любви… Но я молчу: разве в моей душе живет стыд?

      – Слушай, – смеется она, – зачем ты так говоришь? То можно, это нельзя. Умей жить, умей радоваться, умей взять от жизни любовь. Не нужно злобы, не нужно убийства. Мир велик и всем хватит радости и любви. В счастье нету греха. В поцелуях нету обмана… Так не думай же ни о чем и целуй…

      И потом говорит еще:

      – Вот ты, милый, не знаешь счастья… Вся твоя жизнь только кровь. Ты железный, солнце не для тебя… Зачем, зачем думать о смерти? Надо радостно жить… Неправда ли, милый?

      И я в ответ ей молчу

      12 сентября

      Я опять думаю об Елене. Быть может, она не любит меня, не любит и мужа.

      Быть может, она любит только любовь. Только в любви ее яркая жизнь, для любви она родилась на свет и во имя ее сойдет в могилу. И когда я думаю так, во мне встает отрадная злоба. Что из того, что Елена со мною, что я целую ее прекрасное тело и вижу любящие, в сиянье, глаза?.. Она с улыбкой уходит к мужу, она любовно живет его жизнью. Меня томит мысль о нем, об этом юноше, белокуром и стройном. И иногда, в тишине, я ловлю себя на мечтах, глубоких и тайных. И тогда мне кажется, что я думаю не о нем, а о том, кого уже нет и о ком я со злобою думал прежде. Мне кажется, что генерал-губернатор все еще жив.

      Вот я иду тернистым путем. На узкой моей тропинке стоит он, ее муж. Он мешает мне: она любит его.

      Я смотрю, как в садах изнемогает усталая осень. Рдеют холодные астры, облетают сухие листья. Утренники свивают траву. В эти дни увяданья четко встает привычная мысль. Я вспоминаю забытое слово:

      Если вошь в твоей рубашке

      Крикнет тебе, что ты блоха,

      Выйди на улицу

      И – убей!

      13 сентября

      Генрих все эти дни прожил в Москве. У него в Замоскворечье семья.

      Только сегодня он уезжает в Петербург к Эрне.

      Он отдохнул, пополнел и окреп. Глаза у него блестят и уже нет вялых слов. Я давно не видел его.

      Мы сидим с ним в трактире. Здесь когда-то бывал с нами Ваня. Генрих ест и в промежутках между едой говорит:

      – Читали, Жорж, что в «Революционных Известиях» пишут?

      – О чем?

      – Да о генерал-губернаторе.

      – Нет, не читал.

      Он возмущен и говорит горячо:

      – Пишут о значении не только для Москвы, но и для всей России. Я согласен: этот акт – перелом. Теперь увидят, как мы сильны, поймут, что партия победит, не может не победить.

      Он вынимает тонкий листок печатной бумаги.

      – Вот, Жорж, прочтите.

      Мне скучно слушать его, скучно читать. Я отстраняю бумагу рукой. Я говорю с неохотой:

      – Спрячьте. Не стоит.

      – Что вы? Как же не стоит? Ведь для этого вся работа.

      – То