Заговор головоногих. Мессианские рассказы. Александр Бренер

его лицо.

      Подлинное восприятие Нанси оказалось в моём случае совершенно иным: я увидел человека-Хоккайдо, человека-Сардинию, человека-Луну, человека-манго, человека-черепаховый-панцирь, человека-звезду.

      Как бы это объяснить?

      Возможно, всё произошло из-за моего смущения и оторопи.

      Возможно, авторитет Нанси так на меня подействовал.

      Возможно, дело было в его ауре.

      В любом случае: я смотрел на него и видел кита, реку, степь.

      Поэтому я уже не мог произнести ни слова и не слышал, что говорилось вокруг.

      Изабель обращалась ко мне по-русски, но я её не понимал.

      Вообще, она пыталась играть роль переводчицы: Нанси не говорил по-русски, а я по-французски знал два десятка слов.

      Перейти на английский никому не пришло в голову.

      Но мне язык вообще не понадобился – никакой, начиная с того, что был у меня во рту.

      Я его, что называется, проглотил.

      Возникло то же самое, что в Алма-Ате, когда я, десятилетний, наблюдал чужую игру в асыки: максимум фиксации – и никакой коммуникации.

      Общение осуществлялось на ином уровне: так ранней весной идёшь по глубокому мокрому снегу и ощущаешь его всем существом.

      Это как гравий, на который наступаешь босой ногой.

      Думаю, моё немое созерцание философа было невежливо.

      Наверное, я показался Нанси убогим и невменяемым.

      А может, и нет, может, ничего подобного.

      Может, он понял, что я смотрю на него как впервые продравший глаза и узревший: ручка ножа, кожа слона, ноготь старухи, волос дворняги, белый плевок на чёрном асфальте, солнечный блик в окне…

      Вероятно, я смотрел на него как зверь: видел мир, в котором всё сопрягается и размывается, как в каком-то предсмертном зрении: пылинки в воздухе, запах цветка на больничной тумбочке, пейзаж Брейгеля, увиденный когда-то в музее, вишнёвая косточка, положенная под язык, ртуть, высыпавшаяся на паркет из термометра, пластмассовый теннисный шарик с вмятиной…

      Нельзя сказать, что я смотрел на Нанси и видел поверхность планеты Марс, или мыслящий тростник, или архетип какой-нибудь.

      Нет, я видел скорее зрак.

      Во мне созревал плод недеяния, когда я на него смотрел.

      Начиналась моя лошадиная, носорожья, заячья жизнь.

      Ведь лошадь, всю жизнь здесь ходящая, никогда не слыхала последних новостей и не читала Чехова, но она всё равно смотрит и думает.

      Я с детства – с тех асыков – не видел эту лошадь, и вдруг она здесь, в Страсбурге, во мне!

      Я хочу, чтобы ты, лошадь, не уходила никогда.

      Потешное происшествие в Карлтон-клубе

      Теперь голая фактография является моим уделом.