Хрупкость. Екатерина Люмьер

Венсан. Он чувствовал себя крайне неуютно. Несколько мгновений они молчали, просто смотря друг на друга, а затем Аньель тихо спросил:

      – А он не говорил ничего обо мне?

      Венсан помотал головой.

      – Прости, я не очень хорошо себя чувствую. Мы можем поговорить завтра?

      Аньель кивнул. Он чувствовал, что сегодня едва ли чего-то добьется от Венсана, а поэтому, пожелав спокойной ночи, вернулся за стол. В его голове блуждали беспокойные мысли, но он решил, что разберется со всем на следующий день.

      Поднявшись по лестнице, Венсан поймал служанку и попросил принести ужин на двоих в его комнату, а потом вернулся к Виктору.

      Но к тому моменту, как Венсан возвратился, Виктор уже спал, завернувшись по плечи в одеяло и уткнувшись лицом в подушки. Де ла Круа закрыл шторы, чтобы ни один луч солнца с утра не побеспокоил Люмьера, и, переставив подсвечник на низенький столик, сел ужинать, смотря на спящего Люмьера и думая о том, как ему все-таки несказанно повезло.

      А на утро, когда Виктор уже встал и отправился делать свои привычные ежедневные дела, Люмьер зашел в свою спальню и снял кольцо вместе с браслетом, чтобы положить их в шкатулку, где хранился розарий Венсана с агатовыми бусинами, который тот подарил ему в первую значимую ночь. Пришла пора двигаться дальше. Не оставить свою любовь в прошлом, не запереть ее под замок в хрустальном ларце, а позволить остаться в памяти, как прекрасное воспоминание о юности в далеком Париже, благоухающем вишней, магнолией и розовыми цветами каждой весны тех лет, когда он был счастлив.

      Его жизнью стали люди, которых он любил больше всего. Цветы на могилу Себастьяна приносили каждую пятницу, и он сам вновь и вновь возвращался на Пер-Лашез, а потом ехал домой, когда его семья была и во Франции, и в Италии, и все они были для него равноценно значимы. Это была мать, в которой он души не чаял всю свою жизнь, которую оберегал; это были герцог и герцогиня де ла Круа, которые стали ему как близкие сердцу тетя и дядя, которых он уважал и принимал не меньше, с которыми любил вести долгие разговоры; это была Мари Лефевр, с которой они могли часами прогуливаться по саду и обсуждать всевозможные вещи, спорить о балетах, которые Виктор ставил в Париже и вспоминать былые времена; это была Шарлотта, которая осталась для него маленькой сестрой, несмотря на то, что готовилась стать матерью во второй раз и была счастлива замужем; это был непоседливый Мишель, абсолютно порой невыносимый, но такой звонкий, радостный и очаровательный мальчишка, с которым ему было приятно играть в детстве и дискутировать о вещах мирового масштаба, даже если этот мир состоял из экзаменов в гимназии; и, конечно, это был Аньель, который для Виктора стал родным сыном, заботу о котором он возвел едва ли не в культ для себя, найдя в нем отраду и отдохновение, новый особый смысл своей жизни; и, безусловно, это был Венсан, который так изменился, но навсегда остался для Виктора прекрасным восхищенным, восторженным художником, который когда-то покорил его своей нежностью и непогрешимостью. И теперь