Хрупкость. Екатерина Люмьер

дедушкой несложно найти общий язык. Просто обращайся к Жозефине. Если твоя бабушка что-то и одобрит, то Анри не сможет тебе возразить.

      – Я их очень люблю, но иногда мне так хочется от них сбежать.

      Он опустил голову, и медная прядь упала на его лоб.

      – Не стоит поступать так неразумно. Твой дедушка прав, пусть его методы достаточно радикальны. Я уже объяснял тебе различие между долгом и жизнью ради себя самого. Выполнив первое, ты можешь полностью отдаться второму. Вступить во владение земель и другой собственности, бизнеса, как наследник семьи де ла Круа, выступать в качестве патрона Гарнье, зачать наследника с законной женой, к которой ты имеешь полное право не прикасаться после этого, и заниматься любовью с мужчиной, который близок твоему сердцу. Скажу осточертевшую фразу – когда-нибудь ты это поймешь.

      Тот притворно закатил глаза и вздохнул.

      – Я надеялся, ты меня поймешь.

      В его голосе слышалось разочарование. Люмьер серьезно на него посмотрел и ничего не сказал. Он встал из воды, вышел из ванной и накинул на плечи халат из тонкого льна, и все-таки произнес:

      – Тогда поступай как хочешь. И не питай ложных надежд.

      Его голос звучал хоть и спокойно, но с некой толикой скрытого раздражения. Аньель обиженно посмотрел на Виктора и принялся тоже одеваться. Обычно он всегда находил с ним общий язык, но в этот вечер, казалось, все шло наперекосяк. Позже, оказавшись в своей комнате, он долго лежал в кровати без сна, обдумывая все, что произошло за день. Он проклинал себя за то, что рассказал Люмьеру, что его сердце несвободно. Теперь ему придется быть крайне осторожным в своих мыслях и чувствах. А также он винил себя за тот разговор, который состоялся между ними в ванной комнате. В тот момент он чувствовал, что говорит кто-то другой, а не он. И это пугало его.

      К Люмьеру же сон не шел, а потому он сидел в музыкальном зале и играл. Было еще не так поздно, но Виктор чувствовал себя устало. Пальцы перебирали клавиши в некоем романсе, отдаленно напоминавшем средневековые мотивы. Он чувствовал, что между ним и Аньелем проступают разногласия, свойственные возрасту мальчика, ведь его годы – самое время, чтобы не слушаться старших, перечить им и поступать по-своему. Давно ли ему самому было столько лет, когда хотелось делать вещи, никого не слушаясь? Конечно, такие моменты были, но с того возраста он уже был предоставлен сам себе и постоянно занимался в театре, что на любые шалости ему не хватало ни времени, ни желания. Каждый день тогда состоял из репетиций и классов, когда его воспитывали для выхода на большую сцену Ле Пелетье. У Виктора до определенного возраста вовсе не было такого слова как «не хочу». Он был должен. Ради себя. Ради матери. Ради лучшей жизни.

      Дети аристократов были избалованы, и Венсан был тому примером. Детское желание сбежать, какое сейчас проявлялось у Аньеля, не приводило ни к чему хорошему. Они не умели зарабатывать на жизнь, совершенно не умели о себе заботиться и вообще