Истории дождя и камня. Инга Лис

белошвейка – это прикрытие? Или лейтенант… что называется, и нашим, и вашим?

      Зачем-то кадет попытался представить, как д’Артаньян занимается любовью со своей подружкой, и этим испортил себе настроение окончательно.

      Да никак ревнуешь, дружок, спросил он самого себя.

      А не рано ли?

      С какой стати ты вообразил себе, что если однажды переспал с гасконцем, то имеешь на него какие-то права?

      Мало ли, какие причины толкнули д’Артаньяна на эту близость, но ты… ты же не станешь утверждать, будто влюбился, и что этот крайне малоприятный субъект по-настоящему нужен тебе?

      Нет, конечно, нет.

      А потому следует вернуться в Париж, разыскать лейтенанта и объясниться с ним.

      Сказать, что произошла ошибка.

      Он, конечно, сам не вполне понимает причины своего поступка, но может утверждать со всей определённостью, что об этом прискорбном инциденте следует забыть.

      Что понимает, как в их среде относятся к подобным вещам, а потому даёт слово дворянина, что никогда и никому не проговорится о случившемся между ними тем вечером.

      Что отныне их общение не выйдет за рамки отношений между командиром и подчинённым.

      Да, именно так он и скажет.

      А потом… потом он обнимет д’Артаньяна и снова поцелует его.

* * *

      Путь домой оказался неожиданно лёгким.

      Погода не подвела, дороги по мере продвижения на юг становились всё суше и зеленее.

      Он не встретил в пути разбойников, без каких-либо приключений ночевал на постоялых дворах.

      Возможно, причиной тому было везение, а может быть, плащ мушкетёра и злое выражение лица напрочь отбивали у искателей приключений желание связываться с молодым человеком.

      Единственным серьёзным неудобством была плохо зажившая ладонь, мешающая нормально держать поводья.

      Постепенно Шарль, конечно, приспособился, но к ночи рука начинала ныть так, что удавалось заснуть лишь под утро.

      К тому же рана была постоянным напоминанием о д’Эстурвиле.

      Как юноша ни гнал подобные мысли, но не мог не думать о нём.

      А ещё грызло сожаление, что пришлось уехать, не поговорив. Теперь кадет решит ещё, не дай бог, что командир сбежал, испугавшись выяснения отношений…

      Конечно, чутьё подсказывало, что вряд ли, но ведь если хорошенько разобраться, частично так оно и есть.

      И он решительно не представляет себе, как быть дальше.

      Потому что если вначале его тянуло к д’Эстурвилю исключительно из-за схожести с погибшим кузнецом, то теперь он всё чаще думает о нём безо всякого тайного подтекста, как об отдельном человеке.

      А ещё не может понять, как уживаются в душе чувства к умершему другу и желание… неужели ему действительно хочется от лионца чего-то большего, чем просто физическая близость?

      Да нет, с какой стати, тут же останавливал лейтенант сам себя.

      Ведь он совсем не знает этого мальчишку, и потом… за что его любить, когда Жак д’Эстурвиль ничего особенного из себя не представляет?

      Вот