Во спасение нас, пропащих. Елена Николаевна Буркова

вышках не заметили нас – они заметили лишь облепиховую зарю, ласкали взглядами растворяющийся в отблесках месяц.

      Красота граничила с уродством. Уродство казалось красивым. Я пыталась понять: свободны ли заключенные во сне, или ночь для них является продолжением дневных пыток?

      Ответа у меня не было.

      Заключенные не рассказывали о своих снах. Если они и видели в них что-то плохое – то поутру умывались печалью. Если же видели что-то хорошее – то всё одно поутру умывались печалью.

      Проскользнув внутрь соседнего общежития, в царство приглушенных голосов и согбенных шей, мы поднялись на второй этаж и остановились у двери, похожей на десятки других дверей.

      Оглянувшись по сторонам, 5 взялся за ручку – и в тот же миг, вспышкой молнии, громом среди ясного неба, мне вспомнились обнажившиеся доски древней гостиницы, по которым эта самая рука стучала тысячу лет назад.

      – Какие такие доски? – не понимает 20.

      – Те, что подарили убежище в канун падения старого Города.

      – Так и было, – с грустью подтверждает 5. – Так всё и было. Помнится, штукатурка усыпала наши волосы. Эх, не довелось мне починить здание. Не довелось… Больно-то как, а? Осознавать, что старый Город разрушается теперича не с нашего благословения, но с благословения тех, кто считает себя его новыми хозяевами?

      – Дальше-то что? – торопит 17. – Ты пришла к 1. И что ты ему сказала?

      – Сказала, кто я.

      – И кто ты?

      744

      – Я – это я.

      – Действительно, – серьезно произносит 17. – Вот же тупой вопрос! Ты – это ты. А 20 – это 20. И потолок – это потолок.

      – Дьявол, – ворчит 5. – И артроз – это артроз. Ни с чем не спутать.

      Друзья мои смеются, но они не понимают, что большего говорить и не нужно. Они не догадываются, что тот, кто ищет чистую, обыкновенную правду, найдет ее в самом коротком ответе.

      Слова обманчивы, как отбойные течения, а речь, какой бы глубокой и длинной она не была – не может передать сути, ибо речь – не более, чем искаженное воспроизведение внутренних переживаний. Мне не нужны признания и откровения, я прекрасно вижу, ужасно чувствую каждого в этом мрачном подвале

      1 сидит прямо, моргает раз в полторы минуты, разум его утомлен, но не расслаблен

      редкие зубы 5 сжаты до боли в деснах, тревога за близких пронзает насквозь

      17, точно обреченный на повешение, улыбается одними губами

      исцарапанные пальцы 20 быстро перебирают деревянную фигурку кота

      303 обнимает себя руками, теряется и тонет в своих страхах

      Я читаю их.

      Глаза, морщинки, движения плеч.

      Ритмы дыхания говорят о скорости сердцебиения, скорость сердцебиения меняется в зависимости от мыслей.

      Этого достаточно, чтобы разгадать главную загадку последних дней: среди нас нет того, кто был бы уверен, что после побега жизнь наладится.

      303

      Выдыхаю. Заставляю себя прислушаться к разговору.

      – …. воплощение гуманности, – полушутя-полусерьезно излагает 17. – Душа и сердце нашей небольшой компании. Если бы 5 жил в старые времена, то он бы, наверняка,