Во спасение нас, пропащих. Елена Николаевна Буркова

ьно, что грибы можно без труда соскрести в пакет и приготовить из них плотный ужин.

      Я бы пошутил, мол, ещё часок – и мы тоже принесем отличный урожай, но уверен, что шутку мою никто не оценит.

      Даже 1.

      1

      Ждать. Всего лишь ждать. Говорят, в этом нет ничего сложного – но так рассуждают лишь идиоты.

      Невозможность контроля.

      Нервная неподвижность.

      Упование на то, что нас не предадут.

      Расслабиться не удается ни на минуту. Даже во сне мой мозг напряжен. Я представляю результаты посеянного нами хаоса так детально, будто этот процесс может как-то повлиять на наше положение, будто мысли материальны и имеют власть над реальностью.

      Бред.

      Единственное, что сейчас имеет значение – это невозможность контроля, нервная неподвижность и упование на то, что нас не предадут.

      Сам тому не веря, я пытаюсь убедить 17 в том, что мы в безопасности. Всё продумано давно и до мелочей.

      Но 17 не слушает.

      Рассеченная скула пестреет темно-бордовой рваной полосой. Спина выпрямлена.

      Ему бы оружие в руки – и в бой.

      Ему бы в бой – да в самое пекло.

      Ему совершенно неважен тот факт, что порою бездействие эффективнее действия.

      Жить ярко и умирать помпезно – девиз его тридцатилетнего существования.

      744, вероятно, о таком даже не слышала. А если слышала – то давным-давно позабыла.

      Сейчас она сидит на дырявом матраце справа от меня.

      Неподвижная, точно статуя.

      С тщательно выскобленной нормальностью.

      Темно-русые волосы, чуть тронутые сединой, едва касаются мочек ушей.

      Свет последней свечи падает на молодое лицо, и я вновь заворожен ее изъяном – бугристым шрамом, рассекающим правую бровь пополам, чудом не задевшим глаз, тянущимся вниз, наискосок к скуле, неаккуратно зажившей полосой, делящей цифры 7 и 44. Глаза – огромные, черные, инопланетные, вызывающие желание то ли перекреститься, то ли поклониться, выдают расстройство, без которого быть ей самой обыкновенной несчастной девушкой, каких десятки и сотни в нашем увядающем мире.

      744

      Подвал – ловушка.

      Подвал – гроб.

      Подвал – братская могила для всех нас.

      В ней холодно, но душно. В ней мало места для того, чтобы расправить паруса, но более чем достаточно пространства, чтобы потеряться, искалечиться и утонуть в коварных рифах своих безрадостных мыслей.

      Ее словно создали, словно вырыли специально для нас, специально для того, чтобы однажды, во дни нужды, шесть человек смогли спрятаться; чтобы злобные ищейки спустились в просторный подземный зал, с паутинами ржавых труб – и не увидели ту самую дверцу, за которой вот уже век скрывается низкая конура, за которой вот уже несколько дней скрываются низкие люди.

      Я слышу, как 1 уверяет всех, что совсем скоро мы сбежим из рабочего лагеря, спасемся из этого затопленного слезами котлована, раз и навсегда, что мы никогда больше не ступим на его территорию – но я-то знаю, что всё это чушь, что это неправда, что это самообман, и потому шепчу:

      – Даже если мы покинем Город – мы всё равно останемся тут.

      303 поднимает на меня голубые глаза – высокая, стройная, ёжик блестит золотом, кожа нежна, как лепестки пионов, запястья толщиной в три пальца, – и безмерная тоска, и безмерная вина сжимает сердце.

      Вина за то, что она, такая красивая, такая юная, с татуировкой на правой щеке, где чернилами выведено «303» (с этим ее порядковым номером, меткой и клеймом, именем и прозвищем), оказалась в мире, где убивают и мучают; где ломают и не чинят; где бросают на произвол судьбы и находят слишком поздно.

      Слишком поздно.

      Мне не нужно говорить дальше, но я говорю, не в силах преодолеть жуткое желание вызвать ее справедливую ненависть, не в силах принять ее искреннее прощение:

      – Мы ведь обе пытались сбежать, 303. Помнишь? Помнишь? Я не про Город. Нет. Я вообще. Мы пытались. Пытались. Мы думали, что маяки освещают пути наши, что якоря не дают нам уплыть в неизвестность. Но мы ошибались. Я – ошибалась. Наша жизнь – передвижение в ночи. Без подсказок. Без ориентиров. Во веки веков нам не найти направление.

      303

      Ещё чуть-чуть – и по щекам моим польются ручьи и реки.

      Ещё чуть-чуть – и мне станет очень стыдно перед теми, чьих слез я никогда не видела, чья твердость духа не вызывает сомнения.

      – Верно, – сглатываю я комок в горле. – Не вышло у нас сбежать.

      На самом же деле – 744 права и не права одновременно.

      В отличие от меня, совершить побег ей всё же удалось. Пусть и от себя самой.

      Или наоборот – к самой себе?

      Утыкаясь подбородком в колени, я пытаюсь подсчитать, сколько месяцев утекло с нашей первой, случайной встречи в далеком и недалеком прошлом.

      Сейчас,