Отдай мою посадочную ногу. Евгений Лукин

А ты? Так до сих пор и не женился?

      – Да некогда всё, – сказал я. – Дела.

      Тут подошвы моих кроссовок словно приплавились к асфальту, а рука сама прыгнула в сумку, где лежал пистолет. Вдоль решетки сквера прямо на нас шли трое молодых людей. Все одного роста, смуглые, горбоносые… Гортанно переговариваясь, прошли мимо. С Кавказа, видать, ребята… Я наконец обратил внимание, что Наташка меня о чём-то спрашивает.

      – Дела? Какие?

      – Такие дела, что закачаешься, – хмуро ответил я.

      – Скамейку нашу помнишь? – спросила она вдруг.

      Я буркнул, что помню.

      – Сменили её. Новую поставили…

      – Серьёзно? – сказал я. – Надо пойти посмотреть.

      Она жалко улыбнулась уголком рта.

      – Чего уж там смотреть…

      Замолчали. Наташкин пацан штурмовал ограду сквера – протискивался меж прутьев туда и обратно.

      – А у меня день рождения скоро…

      – И что? – насторожившись, спросил я.

      – Приходи. Если сможешь, конечно…

      Так… Потянули телка за верёвочку… Не дурачок ведь, понимаю, в чём дело. Всё прекрасно понимаю. Не дождалась, выскочила замуж, промахнулась, развелась, вспомнила, что Минька Бударин до сих пор не женат.

      – Не знаю, в общем… – промямлил я. – Мы тут, понимаешь, как раз тридцатого всей сменой за грибами выезжаем…

* * *

      Кое-как унеся ноги, решил взглянуть на новую скамейку. Посидел на ней, потрогал гладкий брус, где раньше было вырезано крупно и глубоко: «НАТАША!» Ладно. По грибы – так по грибы. За мной ведь тоже, как за Гришей, глаз да глаз нужен. Оставь меня в городе – возьму да и сорвусь на день рождения, кто меня знает!

      Кто-то остановился передо мной, постоял немного и сел рядом. Я покосился на подсевшего и увидел, что это Бехтерь.

      – Ну, здравствуй, – неприветливо сказал я ему. – Что? Лавки другой не нашлось?

      Бехтерь снял фирменные очки и долго тёр переносицу.

      – Ну хоть бы ты мне, что ли, объяснил, – с тоской попросил он. – Бил я его тогда или мне это так, от злости померещилось?

      – От злости, – сказал я.

      Бехтерь усмехнулся. Что-то плохо он выглядел – то ли больной, то ли усталый.

      – Ничего, – сказал он. – Она ещё с ним наплачется.

      – Это почему же?

      – Наплачется, – упрямо повторил Бехтерь. – Вот увидишь. Я-то знаю, что он за человек…

      – А ты-то сам что за человек?

      Бехтерь вдруг ухватил меня за руку.

      – Минька! – сказал он. – Не хотел я с ним тогда драться, веришь? Хотел подойти, поговорить по-людски, с глазу на глаз… Она ведь заявление из загса забрала, Минька! А он даже говорить со мной не хочет. Морду воротит, понимаешь? Простите, говорит, мы с вами не знакомы… Ах ты, думаю!..

      Бехтерь задохнулся и умолк. Так это он, выходит, один на один отделал того… которого я потом рейкой? Ай да Валька! Как же надо было разозлиться!..

      – Не того ты отлупил, Бехтерь, – сказал я ему. – Не Гришу.

      Он вскинул голову.

      – Что… правда?

      – Правда, – сказал я.

      Бехтерь