Гайдамаки. Наймичка. Музыкант. Близнецы. Художник (сборник). Тарас Шевченко

и снаружи, и внутри пустка!

      – Куда же они делися, неужели умерлы? – спросила она сама себя и вышла из хаты.

      У кого же она теперь приютится?

      У нее давно когда-то, года три тому назад, была знакомая край села, старая московка, у которой прежде собирались ве– черныци. Она к ней и направила свою лошадку.

      У этой старой московки почти на выгоне было не то, что называют хатой, а вернее, то, что у нас называют куринем, т. е. ежели смотреть издали, то это скорее похоже на кучу навозу, нежели на жилище человека. Вблизи же она была, как говорится (и говорится справедливо), живописна. И живописна до такой степени, что я, хотя и не любитель подобных живописных вещей, беруся, однако же, нарисовать – того для, чтоб показать моим почти сонным слушателям, что я не лгу, как какой-то курьер.

      Ахнули в селе люди добрые, когда увидели около куреня московки клячу и едва заметные санишки.

      – Откуда она взяла такое добро? – все в селе вскрикнули. – Ведь у нее давно уже вечерныци не собираются!

      Пошли по селу толки – такие точно толки, как бывают в уездном городе, когда проедет по его единственной улице жандарм на тройке в чем-то.

      Лукия, распрягши лошадь, привязала ее к санному полозу и, бросивши ей сенца, вошла в москалыхин куринь (это было в сумерки). Войдя, помолилася и едва-едва нащупала свою старую знакомую. Нащупавши, она сказала:

      – Добрывечир!

      – Добрывечир! – едва отвечало ей что-то.

      Лукия ощупала тряпки, а в тряпках завернуто что-то живое.

      – Нездужаю; стара, погана, погана стала.

      – Чи нема у вас лою, я б каганець засвитыла.

      – Ничого нема! И печь не топлена. Я позавчора ходила в гости, воротилася додому тай занедужала.

      – Что же у вас болыть?

      – Все болыть, моя голубко.

      Лукия оставила ее и через полчаса возвратилася с дровами, затопила полуразвалившуюся печь, нашла где-то под пры– п и ч к о м с обитыми краями горшок и, положа в него снегу, приставила к огню.

      – Спасыби тоби, – проговорила больная.

      Пока растаивал снег и потом грелася вода, Лукия вышла на двор, посмотрела на клячу, на сани и говорила сама с собой:

      – Господы, у мене хоть чужие добри люды есть! А у нее никого нету, настоящая сирота.

      Она подошла к саням, вынула из них торбу с паляныцями и молча вошла в хату. Вода в горшке уже кипела; она его отставила от огня и спросила хозяйку:

      – Чи нема у вас какой-нибудь мисочки?

      – Есть, голубко, на печке посмотри. Мне на днях Майчиха прислала рыбки, дай бог ей доброе здоровье, так мисочки я ей еще не относила.

      Лукия, действительно, нашла глиняную небольшую чашку, вымыла ее, налила горячей воды и, подавая больной, сказала:

      – Выпей ты горячои воды немного та сьешь хоть кусочок паляныци, тебе лучше станет. Если б можно было достать ш а в л и и, то оно бы еще лучше было. – И, говоря это, она отломила кусок белого хлеба и подала больной. Больная выпила воду, съела немного хлеба и благорадила свою лекарку:

      – Тебя