Гайдамаки. Наймичка. Музыкант. Близнецы. Художник (сборник). Тарас Шевченко

ты делаешь? – спросила ее Марта.

      – Они пьяные войдут в светлицу и разбудят его, бедного.

      Лукия не ошиблася: охотники вошли с шумом и огромной оплетенной бутылью в хату. Спросили довольно нахально закуски, уселися за столом и принялися мочить морды. Молодой корнет выпил только два стакана и больше не хотел пить. Он вопросительно осматривал хату и наконец спросил у Марты:

      – Почтенная старушка, я с тобой на дворе видел еще одну женщину; кто она у вас такая?

      – Это Лукия, наша наймичка.

      – Так это колыбель, должно быть, ее ребенка?

      – Нет, это наша дытына!

      – Куда же спряталась твоя работница? Ведь мы не звери, чего она испугалась! – Так спрашивал чернобровый, со вздернутым фиолетовым носом и длинными усами охотник. Это был эскадронный командир уланского полка.

      – Она в другой хате порается.

      – Нельзя ли, голубушка, взглянуть на твою работницу? Она, кажется, недурна собою, – сказал тот же ротмистр, покручивая усы.

      – Такая же, как и другие люди. Да ей теперь и некогда, – отвечала Марта.

      – Закуримте трубки, господа, да марш! Я думаю, кони порядочно продрогли. Старушка, одолжи-ка нам огонька.

      Марта зажгла им свечу. Охотники закурили разнокалиберные трубки, вышли из хаты. За ворота проводил их Яким и, пожелав им счастливого полюванья, возвратился в хату.

      Лукия, по уходе непрошеных гостей, тоже вошла с плачущим Марком, уложила его в люльку, окутала и стала качать, тихонько напевая какую-то песню. Марко замолчал и вскоре заснул.

      Яким долго молча сидел за столом, облокотясь на руки, и наконец едва внятно заговорил:

      – Бог его святый знает, когда эти уланы от нас уйдут? Прогневали мы милостивого господа; вот уже четвертый год стоят да и стоят. Как будто навеки тут поселились. И что тот дурень турок думает, хоть бы войну скорее начал. А там бы, может, бог дал бы, и улан от нас вывели на войну. А то даром только хлеб едят, благо дешевый. Ну, да хлеб бы еще ничего, у нас его, слава богу, немало. А то грех, да и только, с ними! Теперь хоть бы и наши Бурта – велико ли село? А люди добрые говорят, что уже третью покрытку покрыли.

      Лукия вздрогнула.

      – Да, третью покрытку! Шутка ли? Каково же отцу и матери бесталанной? А им, горемычным? Пропащие, пропащие навеки!

      Лукия тихо заплакала.

      – Плачь, моя доню! Плачь! Ты еще, слава богу, хоть московка, все-таки не покрытка. У тебя еще осталася хоть добрая слава! А у них, бедных, что осталося? Позор, и до гроба позор!

      В продолжение всего этого монолога Марта сидела на скрыне, подперши старую голову руками. Потом и она заговорила:

      – Так, Якиме, так. Вечная наруга. Вечное проклятие на земли. А на том свете что? Огонь неугасимый! Сказано – блудница!

      – Ото-то и есть, что ты глупая баба, стоишь в церкви, а не слышишь, что отец диякон в евангелии читає!

      – А что ж он там читає?

      – А то, что господь прощает всех раскаявшихся грешников, даже и блудницу.

      – Правда! Правда, Якиме! А вот и Мария Египетская… как ты читаешь в житии…

      – Вот