Королева воздуха и тьмы. Кассандра Клэр

опять вошла – на сей раз с кипой одежды. Она была в белом, цвете траура и похорон у Охотников. Белая куртка, белая рубашка, белые цветы в распущенных волосах.

      – Убирайся, – нахмурившись, сказала Эмма.

      – Это еще почему?

      Из окна открывался величественный вид на весь Нижний город до самых стен, за которыми раскинулись зеленые поля. Вдалеке виднелась вереница фигур в белом, вытекающая из городских ворот. Посреди поля высились две огромные пирамиды из дров.

      – Костры уже сложили, – прошептала Эмма, чувствуя подступающую дурноту.

      Рука Кристины коснулась подоконника рядом, а еще через секунду они уже сидели вместе на кровати, и Кристина говорила ей: «Дыши, дыши…»

      – Прости, – повторяла Эмма. – Мне так жаль… Я не собиралась расклеиваться…

      Несколько прядей выбились из узла на затылке. Умелые руки Кристины тут же вернули их на место.

      – Когда умер мой дядя, – сказала она, – его похоронили в Идрисе. Я на похороны не попала: мама думала, что в Идрисе все еще небезопасно. Когда она вернулась оттуда, от ее одежды пахло дымом. Я подумала: вот и все, что теперь осталось от дяди – этот дым на маминой куртке.

      – Мне нужно быть сильной, – пробормотала Эмма. – Я должна быть там, ради Блэкторнов. Джулиан…

      «…сломлен, раздавлен, разбит. Ушел. Нет, не ушел. Просто не со мной».

      – Ты тоже имеешь право оплакивать Ливви. Она и тебе была сестрой. Семья – это не только узы крови.

      – Но…

      – Горе не делает нас слабыми, – резко сказала Кристина. – Оно делает нас людьми. Как бы ты могла утешить Дрю или Тая, или Джулиана, если бы не знала, что они чувствуют? Сочувствие – это нормально. А вот знание о том, какой формы дыра осталась у тебя в сердце после потери, – это редкость.

      – Вряд ли кто-то из нас в состоянии представить дыру в сердце Тая, – покачала головой Эмма. Страх за него острой горечью жег ей горло, смешался с ее собственным горем по Ливви… Еще немного, и она совсем задохнется.

      Кристина похлопала ее по руке.

      – Давай-ка одевайся. Я буду на кухне.

      Эмма не помнила, как оделась, потом посмотрела на себя в зеркало. Белая форма была покрыта красными рунами траура, сплошь, внахлест, и надпись почти сразу становилась неразличима для глаза, как слишком часто повторяемое слово – для слуха. Ее кожа и волосы казались еще светлее, и даже глазам было холодно. Я похожа на ледышку, подумала Эмма. Или на лезвие клинка.

      Если бы только Кортана была с ней… Можно было бы отправиться в Броселианд и кричать, кричать, и рубить воздух, а потом упасть в изнеможении на землю, сочась болью утраты, словно кровью, из каждой поры.

      Чувствуя себя неполной, ненастоящей без меча, она зашагала по лестнице вниз.

      Когда Тай спустился вниз, Диана была на кухне. Тай был один. Ее рука так сжала стакан, что пальцам стало больно.

      Диана не знала, чего ждать. Большую часть ночи, пока Тай спал – мертвым сном, без единого движения, – она сидела рядом. Пыталась вспомнить, как молиться Разиэлю, но слишком много