Монристы (полная версия). Елена Хаецкая

друг с друга глаз.

      Подходит Мариночка, наша одноклассница.

      – Вы чего здесь смеетесь?

      Мы мгновенно становимся серьезными.

      – Ты читала Керка Монро?

      – Нет, а кто это?

      Мы переглядываемся, негодуя.

      – Как?!! Не знать Керка Монро! Ты Стивенсона-то хоть читала?

      – Да…

      Хатковская торжественно заявляет:

      – Так вот, Стивенсон – жалкое подражание Керку Монро!

      – А вы читали, да?

      – Да! – гремит Хатковская.

      Мариночка – тихая, спокойная, доверчивая девочка.

      – А где вы достали?

      Я говорю похоронным голосом:

      – У Кожиной. Да ты попроси ее, она завтра с удовольствием принесет. Вон она идет, она еще недалеко ушла.

      Мариночка простодушно догоняет Кожину. До нас доносится злобный рев озверевшей Натальи. Мы хохочем.

      Это было 3 марта 1980 года.

* * *

      Чем бесполезнее знание, тем более привлекательным кажется оно мне. Во мне живут толпы людей, знакомых и любимых по книгам. Я переживаю их жизни, пишу их предсмертные письма, и моя голова сотни раз падает в корзину. Иногда я даже не могу с уверенностью сказать, что живу именно свою жизнь, потому что родилась где-то во Франции в 60-е годы XVIII века и росла среди философов и влюбленных. Моя молодость совпала со штурмом бастилии, и республиканские пушки гремят в моих ушах. Иногда мне кажется, что эти громы слышны всем, и тогда необъяснимым становится спокойствие окружающих. Они не знают, что корольарестован. А я знаю! Нет, выше моих сил молчать об этом. Я всю перемену, размахивая руками, говорю обо всем, что происходит в Республике, Наталье и Хатковской, своим любимым товарищам, с которыми я прошла все победоносные кампании Императора в Италии, где нас встретила тринадцатилетняя Джина. Потом она станет герцогиней Сансеверина и полюбит Фабрицио дель Донго. А сегодня она любит нас, голодных, оборванных, влюбленных французов!

      Мы были с Императором в России и видели его страшные глаза, в которых отражался московский пожар. Это нам он сказал:

      – Какой народ! Варвары… Но какой народ!..

      И мы ответили:

      – Да, сир.

      И мы брели по синему снегу, ломая затупившиеся штыки, и синие сумерки дрожали под нашими окровавленными ногами. Мы брели по снегу, а невдалеке, развалясь в седле, смотрел на нас маленького роста молодой казак с седой прядью на лбу. За ним стояли партизаны. Но они не стреляли в нас. Они молча смотрели, как мы бредем по синему снегу.

      И тут началось раздвоение. Потому что этот казак с седой прядью на лбу был тоже – мы. Безумно жаль нам было этих одиноко бредущих к границе людей, у которых осталась только родина и бежавший от них император. Но и тех, кто разбил их наголову, мы любили самозабвенно.

      Мы шли вперед за нашим барабаном,

      За барабанщиком, как дьявол, рыжим,

      И ордена последние и раны

      Мы получили прямо под Парижем.

      И наш полковник юный на колени

      Вставал перед разбитым барабаном

      И левою рукой (мешала