Чей-то зов. Людмила Салагаева

облако неслышно втягивало выдохи грудничка. Новый жилец определённо был своим. Впереди приятное знакомство.

      Тепло и запах обнюхивающего существа не совпадали с материнскими. Маленькое тельце ответило проснувшимся страхом. Девочка сморщила носик и заплакала.

      Родственницы разом повернулись на плач. Кошка, завершив круг, и уловив внимание к себе, поняла, что ничего хорошего оно не сулит. Мягко спрыгнула с кровати, равнодушно обогнула ноги стоящих, потерлась слегка. А потом, улыбаясь от удовольствия, устремилась на улицу.

      – Ишь, лыбится Мурка, товарища по играм учуяла, – заметила баба Маша.

      Зоя тихо ойкнула:

      – Гляньте, цветок распустился.

      Женщины потянулись к пунцовому цветку китайской розы, от которой несколько лет не было проку.

      – А может это подарок дитю нашему, – истолковала бабушка Арина.

      Все вместе освободили малышку от пелён, рассмотрели ручки, ножки, погладили животик. Завернув в тонкую пеленку, искупали в цинковой ванночке с запаренными листиками череды, бережно поддерживая головку и поливая тёплой водичкой. Она блаженно щурилась и не плакала. Принимая мокренькую на белые пухлые руки, баба Маша приговаривала:

      – С гуся вода, с ангелушечки худоба.

      – Нынче всё больше девочки рождаются, – задумчиво поделилась баба Маша.

      – Если девочек больше, война скоро закончится, – после долгого вздоха откликнулась бабушка Арина.

      – А ты откуда знаешь? – просияв, с надеждой спросила молодая мать.

      – Так от века ведется, – тихо откликнулась бабушка.

      Ребенка передали матери на кормление и уселись за стол.

      Наполнили гранёные стаканчики. Не сговариваясь и не чокаясь, первую выпили за своих погибших мужей, все были вдовы.

      Похоронка на отца малютки лежала за образами. Её доставили в день рожденья девочки. Надежде решили пока не говорить, чтобы не сгорело молоко.

      Шел 1943 год.

      Гришаня-ангел

      «Гнилой угол» упирался в ржавый забор рыбцеха. Провонявший рыбой и водорослями, он был позором нищего поселка. Зато самым посещаемым местом. На бугре стояла поселковая лавка, куда заглядывали проезжавшие автомобилисты. За ней кусок моря с мокрыми лбами скал – пристанищем сивучей. Морские мигранты приплывали сюда в мае и терпеливо ждали гигантской трапезы – появления косяков горбуши и кеты.

      Напротив магазина, на отвоеванном у берега пятачке, где слой песка за полстолетия был утрамбован ногами живущих, едва возвышалась почерневшая развалюха – мало похожая на человеческое жилье, но обитаемая. Здесь жил мальчик-ангел. На вопрос, сколько лет, он, лучезерно улыбаясь, показывал четыре пальца.

      Приветливое лицо в обрамлении выгоревших нестриженных кудрей, в длинной рубашоночке – сестринской кофте, босой – он обычно встречал вас на лужайке из аптечной ромашки, чудом уцелевшей от колёс автомобилей. Может, и уцелела потому только, что лепилась к самой стене под окном вросшего в песок домишки.

      Гришаня сидел на траве с лохматой собачонкой,