Фомка-разбойник (cборник). Виталий Бианки

большие стада уток. Раз даже вдали медленно проплыл серый треугольник журавлей. Нам уже не хотелось стрелять птиц, мы благодарными глазами следили за их полетом.

      ________________________________

      Четыре часа мы без отдыха шлепали по воде. Солнце не показывалось, и нигде не было видно никаких признаков близкого берега.

      Последние часа полтора мы с Виктором Степановичем не обменялись ни словом.

      Есть в дневном и вечернем полете некоторых птиц разница.

      Сокола и вороны, замечал я не раз, почему-то мелко-мелко семенят крыльями на вечерней и утренней заре.

      Перелетный сокол сапсан пролетел невдалеке от нас. И я видел, что он летит по-вечернему.

      По каким-то своим признакам и Виктор Степанович узнал, что приближается ночь. Он остановился и хмуро сказал:

      – Скоро начнет темнеть. Я отказываюсь идти дальше.

      – Сил нет?

      – Не сил, а веры. Ваши птицы надули. Сейчас скажу, где наша ошибка.

      Он раскурил папиросу и продолжал:

      – Конечно, общее направление перелета многих птиц – с севера на юг. Но вам отлично известно, что стаи летят не по прямой. Часто делают углы, зигзаги, повороты. И над этим громадным озером они могут лететь по разным направлениям. Так оно и есть на самом деле. Утки, казарки кормятся здесь. Я давно слежу, прямо мы идем или нет. И, по-моему, мы кружим.

      По-моему, мы теперь дальше от берега, чем были час назад.

      Сказать правду, и мне в голову не раз приходила эта страшная мысль. Все-таки я пробовал защищаться.

      – Журавлям нечем кормиться здесь, они ни за что не опустятся в воду. Они идут здесь напроход – прямо с севера на юг.

      – А почему до сих пор не видно даже стогов на берегу?

      На этот вопрос я не мог ответить. Если бы мы действительно шли прямо на юг, то уже давно должны были очутиться на берегу.

      Я с отчаянием посмотрел вокруг.

      Вода и камыш, камыш и вода. Табуны уток снуют над камышом по всем направлениям. И еще стайка каких-то птиц, часто-часто махая крыльями, летит прямо на нас. И никак я не пойму, что же это за птицы такие?

      Они близко. Я снимаю ружье с плеча. Рука и глаз делают свое дело. Но на этот раз им помогает и разум: я тщательно выцеливаю, рассчитав расстояние до птиц и быстроту их полета.

      Смертоносная струйка свинца, с огнем и громом вылетев из ружья, пересекает их полет. Одна из птиц растрепанным комочком падает в воду.

      Я поднимаю ее и показываю Виктору Степановичу.

      – Это кукша, – говорит профессор. – Зачем вы ее загубили, зверь-человек?

      Он прав. Так называется эта рыхлая птичка ростом с дрозда, вся в кофейном и ржавом пере и с хохолком.

      Но я говорю:

      – Нет, дорогой профессор, вы ошибаетесь. Это не кукша, это попугай. И хоть у нас на севере не бывает попугаев, для нас с вами это все-таки настоящий попугай.

      – Вы обалдели от усталости и страха, – не совсем вежливо говорит Виктор Степанович, – у вас мысли путаются.

      – Нет, профессор, не путаются. Я вам докажу это, если вы согласитесь еще немножко