Рассказы. Выпуск 7. Час пробил. Алексей Сорокин

табуретку рядом с хмурым Вовой. Вытянула ноги в драных колготках.

      – У-у-у, наконец-то. Как же болят, – выдохнула она. – Опять лифт стал?

      – Оборвался, – я покачал головой.

      – Ого! Зараза, теперь до семнадцатого пешком топать.

      Девушка работает на семидесятом, у нее на одну пересадку больше, чем у меня. Немудрено, что наши первые мысли совпали.

      – Лин, там были дети. Славик с Катькой.

      – Это плохо, – спустя секундное молчание. – Вы пожрать не грели?

      Я всмотрелся в ее лицо, бледное и неподвижное. Большие глаза скрывали за голубизной холодную глубину, темнее шахты лифта. Нет, я не ждал дрогнувших губ, тем более не ждал слез. На этажах редко увидишь сострадание.

      Но все-таки что-то неправильное в самом вопросе царапнуло нерв. Почему, Алина? Ты ведь младше меня, ты видела меньше боли, меньше смерти, неужели все, что ты можешь спросить – разогрет ли твой сраный паек?

      – Ай, ладно, – девушка встала и прошлепала босиком к холодильнику. Достала тюбик биоконцентрата. – Так поем. Когда их, кстати, будут доставать?

      – Мы не знаем, назвали дежурные пять дней.

      – А как они там пять дней просидят, не сказали? – Алина откупорила тюбик, выдавила немного смеси в рот и вернулась на табуретку.

      – Лин… – Дима подбирал слова. – Если лифт сорвался с шестого этажа, а мы знаем, что там еще минимум один подземный… Падая с семи этажей, никто не выживет, Лина.

      – Потому вы и дураки, что позвонили, – подал голос Вовчик. – Эту рухлядь все равно никто чинить не будет, за малыми тоже не полезут. О них вообще можно было промолчать, а мамаша продолжала бы получать усиленный паек за отпрысков…

      – Ну ты и урод. – Алина оторвалась от тюбика.

      Почему мы терпели сожителя нашей соседки, алкаша и дебошира? Вряд ли кто-то сможет ответить внятно. С одной стороны, чем меньше лезешь в дела соседей, тем дольше проживешь. С другой – шансы протянуть на этаже напрямую зависят от всех его жителей.

      Ира пахала на двух работах, чтобы обеспечить хахаля, терпела побои, все глаза выплакала в объятиях тети Полины. А потом целовала Вовчика в небритую щеку и щебетала нараспев, какой он хороший. И глаза бы выцарапала, посмей кто донести о дерзком соседе чекистам.

      К тому же, когда протез работал исправно, Вовчик порой демонстрировал полезность. Несмотря на пропитые мозги и единственный уцелевший глаз, мужик хорошо разбирался в технике, чинил всякое по мелочи, следил за исправностью гермодверей.

      А собранный из говна и палок самогонный аппарат позволял выменивать у спекулянтов весьма полезные штуки для всего этажа. Правда, судя по запаху, дерьмо Вовчик использовал и как сырье для своей выпивки.

      – Сама урод! – изящно парировал тельняшка.

      – Подождите. То есть вы думаете, они погибли? Но я слышала…

      – Что? – мы с братом переглянулись.

      – Слышала писк, как плач. Из шахты. Сначала подумала, показалось. Потом решила, что слизь