Знак земли. Собрание стихотворений. Николай Тарусский

буфетную и брел

      Вспоминать средь черной пермской ночи

      Ржание кобыл да суходол,

      Да кибиток войлочные клочья.

      Видно, память предков горяча,

      Если до сих пор я вижу четко,

      Как стоит он – а в руке свеча —

      С проволочной реденькой бородкой.

      Наконец, отмыт, одет, обут,

      В бариновом крапленом жилете.

      Сапоги до обморока жмут,

      А жилет обвис, как на скелете.

      А невеста в кике, в распашной

      Телогрее, сдвинув над глазами

      Локти, разливается рекой,

      Лежа на полу под образами.

      «Замуж за уродца не хочу!

      Только погляжу, как всю ломает!»

      А уродец, выронив свечу,

      Ничего, как есть, не понимает.

      Девка хороша, как напоказ,

      В лентах розовых и золоченых.

      Но лишь только барынин приказ

      Исполняет жалкий калмычонок.

      Он не видит трефовой косы,

      Бисерного обруча на шее,

      Как не спит, как в горькие часы,

      Убиваясь, девка хорошеет;

      Как живет, смирившись, с калмыком…

      Так восходит, цепкий и двукровный,

      Из-за пермских сосен, прямиком,

      Дуб моей жестокой родословной.

      2. Дед

      Смуглолиц, плечист и горбонос,

      В плисовой подбористой поддевке

      И в сорокаградусный мороз

      В сапожках на звончатых подковках,

      Сдерживая жарких рысаков,

      Страшных и раскормленных, что кадки,

      Он сдирал с обмерзших кулаков

      Кожу из-под замшевой перчатки.

      И едва, как колокол, бочком,

      Тучная купчиха выплывала,

      Мир летел из-под копыт волчком:

      Слева – вороной, а справа – чалый.

      Тракт визжал, и кланялись дома.

      Мокрый снег хлестал, как банный веник.

      И купчиха млела: «Ну, Кузьма!

      Хватит! Поезжай обыкновенно!

      Ублажил. Спасибо, золотой!»

      И косилась затомленным глазом

      На вихор и на кушак цветной,

      Словно радугой он был подвязан,

      Строгий воспитатель жеребцов

      В городах губернских и уездных,

      Из молодцеватых кучеров

      Дед мой вскоре сделался наездник.

      И отцов калмыцкий огонек

      Жег, должно быть, волжскими степями,

      Если он, усаживаясь вскок

      И всплеснув, как струнами, вожжами,

      С бородой, отвеянной к плечам,

      С улыбающимися клыками

      По тугим оранжевым кругам

      Гнался за литыми рысаками.

      Богатейки выдыхали: «Ах!»

      В капорах, лисицах, пелеринах,

      Загодя гадая о бровях

      Сросшихся и взглядах ястребиных.

      И не раз в купеческом тепле,

      У продолговатых, жесткокрылых

      Фикусов, с гитарой на столе,

      Посреди графинов, рюмок, вилок,

      Обнимаясь с влюбчивой вдовой,

      Он размашистые брови хмурил

      Перед крутобокой, городской

      Юбкою на щегольском турнюре…

      И