Малые поэмы. Джон Китс

всяк себе чело возмог украсить сам.

      Вот Ламия, вот Ликий, вот мудрец —

      Какой кому из них дадим венец?

      Пристоен деве, не весьма счастливой,

      Змеёвник, что с плакучей свился ивой;

      А юноше – из Вакховой лозы

      Венок, дабы в преддверии грозы

      Он забытье вкусил; но с кипарисом

      Пускай сплетутся тернии на лысом

      Ученом темени! Любое диво

      От философии бежит пугливо!

      Вот радугу в лазури зиждет Бог —

      Но семь волшебных красок в каталог

      Внесли, и волшебство сожгли дотла.

      Философ свяжет ангелу крыла,

      Определит размер чудес, и вес,

      Очистит от видений грот и лес,

      Погубит радугу – всё так же, как

      Понудил кануть Ламию во мрак.

      Сидевший рядом Ликий, горд и рад,

      К невесте приковал надолго взгляд;

      Но вот, опомнясь, кубок он берет,

      И спешно устремляет взор вперед,

      Через пространный стол, дабы вознесть

      Фиал вина во здравие и в честь

      Наставнику седому. Но философ

      Застыл недвижней каменных колоссов

      И созерцал невесту, не мигая —

      И меркла, что ни миг, ее краса благая.

      И Ликий нежно руку деве жмет.

      Бледна рука, и холодна как лед —

      И мраз протек у юноши по жилам;

      Но стала вдруг рука сродни горнилам,

      И в сердце Ликию ввергает угли…

      «О Ламия! Да это не испуг ли?

      Страшишься старца?» Но, не узнавая

      Любимый голос, будто неживая

      Сидит она; и мнится, чьи-то чары

      Наносят ей незримые удары:

      Настойчивым призывам вопреки

      Бессмысленно глядят ее зрачки.

      «О Ламия!» – отчаяньем влеком он,

      И громок вопль… И пиршественный гомон

      Умолк; и музыки не внемлет слух;

      И свежий мирт во всех венках пожух.

      Речь прервалась, и лопнула струна;

      И гробовая в зале тишина,

      И Ликий мыслит в ужасе: на пир

      Явился злобный дух, чудовищный вампир.

      «О Ламия!» – он взвыл; и скорбный вой

      Ударил в гулкий свод над головой.

      «Изыди, нечисть!» – Ликий рек в тоске;

      Но у невесты больше на виске

      Не билась жилка; и цветущих щек

      Погасли краски нежные; поблек

      Пленявший взор – былые пыл и зной

      Остужены теперь смертельной белизной.

      «Сомкни, сомкни глаза, убийца старый!

      Иль отвернись, палач! Иначе карой

      Благих богов – не сих недвижных статуй,

      Но мощных олимпийцев – ты, проклятый,

      Постигнут будешь, и в твои зеницы

      Вольется огнь – побойся вереницы

      Убогих, темных лет!.. А совесть разве

      Тебя не мучит, уподобясь язве?

      Лукавый нечестивец, ты живешь

      Преумножая пагубу и ложь!

      Коринфяне, глядите! Вот зачем он

      Пришел на пир незваным, этот демон,

      Иль одержимый! Гляньте – с вами рядом

      Упырь мою невесту губит взглядом!»

      «Глупец!» – ответил Аполлоний тоном

      Презрения;