Малые поэмы. Джон Китс

побережью Крита.

      Зане в священных рощах той земли

      Скрывалась нимфа: к ней смиренно шли

      Сатиры козлоногие; Тритон,

      Покинув хляби, нимфе клал поклон

      И перлы сыпал; критские луга

      Усеивали часто жемчуга

      Такие, что не грезились и Музе,

      Хотя богиня с Выдумкой в союзе.

      Всяк любит нимфу эту, млад и стар! —

      Так мыслит Эрмий, и ревнивый жар

      Жжет олимпийца: от крылатых пят

      До головы томленьем он объят;

      В златой оправе вьющихся волос

      Лилейный лик его пылает ярче роз.

      Летя из леса в лес, из дола в дол,

      Он утоленья страсти не обрел;

      Напрасным вожделением измучен,

      Искал беглянку он вблизи речных излучин —

      Вотще: награды не было погоне…

      Задумчив, бог сидел на диком склоне

      И ревновал, давая волю гневу,

      И к фавну, и к несмысленному древу.

      И вдруг он внял отчаяннейший глас —

      Из тех, что в сердце добром гасят враз

      Всё, кроме состраданья; глас изрек:

      «Ужель в обличье сем скончаю век?

      Ужель не обрету иного тела,

      Способного любить, и до предела

      Изведать страсть? Увы, увы, увы!»

      И бог на голос ринулся, травы

      Стопами окрыленными почти

      Не потревожив на своем пути…

      В недальней чаще дивная змея

      Свилась кольцом, чешуйный блеск лия —

      Сверканье багреца, лазури, злата:

      Змея была, как зебра, полосата,

      Как леопард пятниста; сам павлин

      Померк бы рядом с нею в миг один.

      И, с лунами серебряными схожи,

      Играли блики на чудесной коже.

      А пени длились – громки, скорбны, многи.

      И чудилось: за грех карают боги

      Иль демону отдавшуюся фею,

      Иль демона, упившегося ею.

      Как звездная тиара Ариадны,

      Главу змеи огнь опоясал хладный —

      И Эрмий в изумлении внимал

      Стенанья женских уст, похожих на коралл!

      И подняла змея два чудных ока,

      Два слезных изливавшие потока —

      Насмешница-судьба к ней впрямь была жестока.

      Из алых губ исторгнутая гадом,

      Речь заструилась медом, а не ядом;

      Но гость витал поодаль, и крыла

      Не складывал; змея ж произнесла:

      «Прекрасный бог, охотящийся втуне,

      О Эрмий, – ты мне снился накануне;

      Ты восседал на троне золотом

      Среди владык Олимпа; в сонме том

      Лишь ты грустил; душевный тяжкий груз

      Тебя глухим соделал к пенью Муз;

      И даже Феба трепетные ноты

      Звенели для других: не слышал ничего ты.

      Мне снилось: в блестки алые одет,

      Сквозь облака свергаясь, как рассвет,

      На остров Крит влеком любовью днесь,

      Ты несся, что стрела; и вот ты здесь.

      Признайся, Эрмий – деву ты настиг?»

      И хитрый олимпиец в тот же миг

      Ответствовал учтивыми речами:

      «О вещий змий с печальными очами!

      Кому внимаешь – небу или аду?

      Но я любую дам тебе награду —

      Лишь намекни: где след любимых ног?..

      Где нимфа?» – «Ты сказал, о светлый бог, —

      Речет змея, – но клятву дай сперва».

      «Тому, что сбудутся сии слова,

      Свидетель станет жезл, обвитый змеем:

      Клянусь тебе своим волшебным кадуцеем!»

      И вновь змеиный зазвучал глагол:

      «Воспрянь! Ведь нимфу ты почти нашел…

      Вольна как воздух, сделалась незрима

      Прелестница; незримо ходит мимо

      Лесных божков; незримо спелый плод

      Срывает; и незримо к лону вод

      Спускается под утреннею дымкой;

      Уведай: нимфа стала невидимкой

      Когда решила деву я беречь

      От столь постылых и столь частых встреч:

      Божки лесные, полные печали,

      Ей страстью безответной докучали.

      И чахла нимфа бедная, не в силах

      Взирать на стадо спутников унылых.

      Я сжалилась, велела ей настой

      Испить – настой чудесный, не простой:

      Незрима козлоногому народу,

      Она покой вкусила, и свободу.

      И