.

– и Ликий вздрогнул: ибо разом

      Сей звук смутил ему дремавший разум.

      Впервые с той поры, как он впервые

      Изведал девы ласки огневые

      В чертоге тайном, дух его шагнул

      В почти забытый мир, во свет и в гул.

      И Ламия со страхом поняла,

      Что кроме заповедного угла

      Потребно много; много нужно кроме

      Страстей кипящих; что и в дивном доме

      Окрестный мир застичь сумел врасплох;

      Что мысли первый взлет – любви последний вздох.

      «О чем вздыхаешь?» – Ликий тихо рек.

      «О чем мечтаешь? – с быстрым всплеском век

      Рекла она: – Заботы отпечатком

      Отягчено чело… Ужель остатком

      Былой твоей любви питаться впредь?

      О, лучше бы немедля умереть!»

      Но юноша, любовной полон жажды,

      В зрачках девичьих отражался дважды,

      И рек: «Звездою светишь для меня

      На склоне дня, и на восходе дня!

      О милая! Ты – плоть моя, и кровь;

      К невянущей любви себя готовь:

      Меж нами боги протянули нить.

      Беречь тебя, стеречь тебя, хранить

      Хочу! Душа с душой сплетется пусть.

      Одно лобзанье – и растает грусть.

      Мечтаю? Да! И вот о чем: такое

      Сокровище обрел, что о покое

      Мгновенно и навек забудут все,

      Узрев тебя во всей неслыханной красе.

      Коринф смятенный будет улья паче

      Гудеть, завидуя моей удаче.

      Сколь изумленно вытянутся лица,

      Коль брачная покатит колесница

      Сквозь уличные толпы!» Госпожа

      Лишь охнула. Вскочила – и дрожа,

      Упала на колени: «Ликий!..» Ливнем

      Слёз разразилась, кои не смогли в нем

      Поколебать решимости; отнюдь

      Мольбе не внемля, раздувая грудь

      Гордыней, злостью исполняясь жаркой,

      Он сладить жаждал с робкою дикаркой:

      Зане, любви нежнейшей вопреки,

      Вразрез природе собственной, в тиски

      Влечению попался, что готово

      Блаженство из мучения чужого

      Себе творить – а встарь не омрачало

      Чела его столь темное начало.

      Во гневе Ликий стал прекрасен сверх

      Прежнего – как Феб, когда поверг

      Пифона, змея злого… Змея? – Ба!

      Где змеи здесь? Любовная алчба

      Взыграла жарче, вопреки обидам.

      И Ламия «о да» рекла с довольным видом.

      И юноша полночною порою

      Шепнул: «Но как зовешься? Ведь не скрою:

      Робел спросить, поскольку – не вини! —

      Не смертным, но богам тебя сродни

      Считаю… Только много ль есть имён,

      Чей блеска твоего достоин звон?

      А друг, иль кровник сыщется ли в мире,

      Чтоб ликовать с тобой на брачном пире?»

      «Нет, – Ламия сказала, – в этом граде

      Я не дружу ни с кем, покоя ради;

      Родителей давно похоронили,

      И с плит могильных не сметает пыли

      Никто – ведь я, последняя в роду,

      Живу тобой, и к мертвым не иду.

      Зови друзей несчетно в гости; лишь —

      О, разреши