Ворон и радуга. Книга вторая. Надежда Черпинская

со стоном: – Ой, подохну сейчас, дружок! Худо мне! Сходи!

      – Денег нет.

      – Как это нет? – Иланга взвилась мгновенно. – У тебя вчерась ещё два фларена оставалось. Куда дел, сопляк?

      – Я куда дел?! – ахнул он. – Да ты ж их сама пропила! Не помнишь, как с дружком этим своим на пару у меня деньги отбирали вчера? Руки выкручивали! А я говорил: не тронь! Жрать нечего, а вам бы всё брагу хлебать!

      – А что ж ты ещё не добыл, коли знал, что последние?! – огрызнулась Иланга, смутно припомнив вечер накануне. – Всё в рот мне заглядываешь, сколько я пью, вместо того, чтобы промышлять, покуда можно… Почему не стырил вчерась ничего? У тех, с которых всё началось. Там уже все были хороши, не заметили бы.

      – Они нас накормили, а я к ним в карман полезу? – обиженно фыркнул он. – Ничего лучше не придумала? Лучше бы у этого… своего… попросила! Только и знает, что за наши фларены гулять.

      – А ты не суйся не свои дела, паршивец! Ишь, чистоплюй! К этим не полезу в карман, к тем не полезу! Только и знаешь на шее моей сидеть!

      – Это кто у кого ещё сидит? На то, что я добываю, ты и пьёшь, и жрёшь каждый день!

      – Чего? Что ты там тявкаешь, щенок? – она была готова ему всыпать, но Ворон резво увернулся. – А ну, повтори!

      – Как есть, так и говорю!

      – Да ты мне всем обязан, всем! Я тебя жизни научила, отродье неблагодарное! Я тебя из «каменоломней» вытащила! Ты бы давно уже подох без тетки Иланги. С голодухи бы подох, щенок! Или надзиратели забили. Я тебя, ублюдка, от смерти спасла, да не один раз спасла! И вот она благодарность! Кружку рину тетке пожалел…

      Она из крика скатилась в слёзы. И Эл уже пожалел о своих словах. Он поднялся, нашёл на запылённой полке какой-то замызганный мешочек, понюхал, сморщился.

      – Тёть, ну, не серчай! – подсел рядом, погладил по седым космам. – Честно, ни фларена нет. Давай я тебе лучше ликлома заварю! Голова пройдет… Давай?

      – Отвяжешь ты от меня со своим чаем! – Илангу трясло как в лихорадке. – Исчезни с глаз моих, отродье проклятое! За что мне это? Ненавижу всё! Проклятая жизнь! Ненавижу всё это! И тебя ненавижу! Что за доля мне такая выпала?

      – Тёть, ну, ты чего раскисла? – он обнял рыдающую тётку худющей загорелой ручонкой. – Да всё у нас хорошо будет! Вот увидишь!

      Иланга уже не рыдала, но всхлипывала ещё долго. Потом вдруг утёрла покрасневший нос, уставилась в стену, будто что-то придумала.

      – Ох! Вспомнила… Вот я дура! – она вскочила проворно. – Давай собирайся, пошли!

      – Куда? – удивился Эл, но, не смея ослушаться, потянулся за ботинками.

      У него всех сборов – эти дырявые башмаки напялить. Год назад он их выиграл на спор в уличной драке.

      Тогда его так отделали, вся рожа в сплошной синяк превратилась, неделю не видел ничего толком. Зато теперь в обуви щеголял, не босой.

      Правда, от башмаков уже одно название – дырка на дырке. Но, может, осень ещё выдюжат, а там уже к зиме надо новыми разжиться… Денег бы на них ещё достать, чтобы снова битым не ходить.

      И,