Пока королева спит. Сергей Владимирович Семеркин

смотрели на мир, видимо, не веря, что живы…

      Однажды мы с Эльзой заплутали, точнее, заплутали наши пони, а уж вместе с ними в лесу потерялись мы. И достигли мы какого-то глухого места и в том урочище неприятном перед нашим взором вырос частокол с воротами, над которыми красовалась надпись: «Труд освобождает». Нас остановил дозор серых и в грубой форме потребовал, чтобы мы повернули… задницы наших пони восвояси. Мы так и сделали от греха… и снова выбрали не ту дорогу. Несчастливый это был день…

      Колонна двигалась неровно, люди еле передвигали ноги… в полосатых робах худые и небритые… и конвоиры мордатые, лоснящиеся от хорошей кормёжки, с арбалетами и плётками в руках… и лающие овчарки…

      – В сторону… – нас обложили хлёсткими матюгами, Буцефал и Йорик как-то съёжились и сошли с дороги… они дрожали, а больше наших пони дрожали мы… невозможно было отвезти глаз от вереницы этих худых измождённых лиц, этих просящих еду глаз, этих плетущихся фигур… к нам тянули тощие руки, но под арбалетами мы ничего не смогли передать заключённым… только Эльза изловчилась и сунула в руки самого ловкого в полосатой робе краюху хлеба…

      А я увидел Кротова… худого, забитого… наши глаза встретились… и он что-то прошептал… «Скажи, что я жив…» или «Скажи, что я мёртв»… видимо так или не так я понял, читая по его губам, – и что я скажу его родным? Я хотел выхватить нож и проткнуть ближайшего охранника… но что бы это дало? Нас с Эльзой застрелили бы… да и заключенные не подняли бы бунт… они слишком измождены… нет шансов… во мне никогда не было столько гнева! Я понял, что магистра нужно убить. Без затей, просто убить… или ударить в колокол, чтобы королева проснулась, а потом убить магистра.

      – Может, магистр не знает… – прошептала Эльза и заплакала.

      – Он всё знает! – я обнял рыдающую мне в грудь жену и стал гладить её ладонью по волосам… – Но ничего, рано или поздно ответка ему придёт! За всё!

      Наверное, так и становятся революционерами.

      Шут

      В детстве я разговаривал с ягодами.

      – Привет ягодка, как переночевала? Я тоже спал хорошо и видел сны, ты, наверное, видишь красные сны, а я – больше фиолетовые, хотя, иногда приходят и красные, они самые сладкие, но порой бывают противными, когда сахара чересчур много. Но красные никогда не бывают страшными, а фиолетовые интересные, но иногда аж вздрагиваешь – настолько жутко и достоверно. Ты не боишься? Я рад. А чего бы ты хотела от жизни: быть съеденной; сгнить никому не нужной; быть растоптанной чьим-то башмаком (копытом) или иссохнуть от жары? Ты не определилась. Тебе всё равно. Это травянистая позиция: что выросло, то выросло. Траве это без разницы: где и как расти. А потом приходит садовник и всё что выше нужного уровня – вжить и нету. Но ты же ягодка, тебе нужна цель! Хочешь, я обниму тебя своими губами и волью в себя? Ты ещё недостаточно созрела для этого? Ладно, подожду.

      А потом я перестал слышать ответы ягод. Я стал важным и посчитал ягоды глупыми, а себя соответственно наоборот – шибко разумным. Гордыня слопала