Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011. Владимир Бойков

со скоморохом

      может сам собою быть.

           Ближе к трезвости по кругу

      шли остатки папирос…

           Проводил.

           И впал во вьюгу —

      в белый рой застывших слез.

      Из ложбинки в ложбинку

      снег пересыпается —

      места себе не находит.

           Тем лишь красит мой акрополь

      стужи мраморная мгла,

      что не сходит белый профиль

      в нише светлой со стекла.

           Пусть сосет тепло живое

      этот стылый зимний свет,

      пусть подобного покоя

      ничего печальней нет,

      но метелица немая

      хоть поземкой да жива!

           Вот и я припоминаю

      побеспечнее слова

      и спешу веселья ради

      чашку чая нацедить —

      ну, прилично ли в тетради

      общей вздохи разводить!

           Чем не скатерть-самобранка

      чистый лист, в конце концов!

           Чем еще не жизнь – времянка

      сочинителя дворцов!

      Вновь взметается

      снежный смерч,

      бесприютно свет обежавший.

           Все лицо зацеловала —

      мокрых век не разлепить.

           Метят ласковые жала

      все слезами затопить.

           Шалью белой облипает,

      нежным зверем льнет к жилью,

      и в дверях не отступает,

      тянет песенку свою.

           Утихает на порожке,

      растворяется в тепле,

      лишь серебряные крошки

      оседают на стекле.

           Это все, что на бумаге

      остается от меня,

      да и то боится влаги,

      а точней сказать – огня…

           Морок вьюги изнебесной

      завился в семи ветрах:

      чуть вздохни – и слезкой пресной

      обернется на губах.

      Мысли, как снежные вихри:

      прилетают и распадаются в прах,

      возникают и уносятся прочь.

           Я ушел.

           В себя.

           Далеко.

           Знаю, как тебе со мной

      рядом кутать одиноко

      плечи в шарфик шерстяной.

           Но не горько, а скорее

      терпеливо и светло,

      чашкой с чаем руки грея,

      в мутное глядишь стекло.

           Там, за ним, с исходом ночи,

      словно разом вслух сказать,

      звезды наших одиночеств

      начинают исчезать.

           Воет снегоочиститель,

      в чашке чай давно остыл.

           Как легко в мою обитель

      я тебя переместил!

           Если впрямь придешь ко мне ты —

      не столкнись сама с собой,

      не сожги моей планеты,

      грезы этой голубой.

      Вплавлена синева

      в разводы инея:

      эмаль по серебру.

           Чувствуется, вот нагрянет

      марта первое число,

      запуржит, и забуранит,

      и залепит все стекло.

           Как часам в железном беге

      износится суждено,

      так исчезнет в белом снеге

      то,