Самшитовый лес. Михаил Леонидович Анчаров

мне вслед, когда я проходил мимо окон почты.

      Нет, я, конечно, не позвоню. Нашли дурака! Что я, враг себе? Нет, я себе не враг.

      Глава 2

      Нет, рыжик, нет…

      Я бы, конечно, не пошел на свидание, но этому предшествовали чрезвычайные события у нас в лаборатории.

      Когда я вошел в лабораторию, Митина команда праздновала победу. На опущенном кульмане стоял коньяк, а в вытяжном шкафу – тарелка с дорогобужским сыром, запах которого все равно заполнял лабораторию.

      – Надеюсь, вы не против? – спросил Митя.

      – О нет, – сказал я. – Нисколько. Но стоит ли, пардон, гадить в лаборатории?

      – Никто не гадит. Проще – хотите выпить? – спросил Митя.

      – Только на нейтральной почве.

      – Хорошо. Пошли в беседку.

      Мы пошли в беседку.

      Нашу фирму строили недавно. Это огромное здание с зарешеченными окнами нижнего этажа. Оно стоит на пустыре, заваленном строительным мусором. За пустырем – сарай для несекретного оборудования – бочки с цементом рваные покрышки и сиплый кот, который хотя и не пьет, однако ест любые закуски. Скоро беседку сломают, но сейчас это место для лицейских пирушек и круговой чаши в нерабочее время. За беседкой – шоссе и огороды. Вдали Москва.

      Все бы обошлось, наверно, если бы Митя не взялся нас поучать. Нас, это Памфилия, меня и Анюту. Панфилову я позвонил по телефону, Анюта сбегала за боржомом. Анюта – мой самый большой друг. Ей восемнадцать лет, она работает у нас курьером и учится на учительницу в педагогическом техникуме.

      – Давай, давай, – сказал я, выслушав Митины поучения. – Произнесем тронные речи.

      Мне давно уже хотелось потолковать с Митей по существу.

      – Долой школярство! – сказал Митя. – Я кончил.

      В его устах это означало – долой фантастику. Ученый Митя считает фантастику ликбезом, то есть детским уровнем мышления.

      Помнится, был спор насчет физиков и лириков – кто лучше? Формула неточная. Этот спор о нравственном идеале и о методе творчества.

      И тогда Панфилов произнес тронную речь.

      – Время беременно фантастическими открытиями, – сказал Панфилов. – Необычайно расцвела фантастика. А ведь фантастика – это лирика науки.

      Панфилов сказал:

      – Но лирика – это особый способ мышления. Он объемный в отличие от линейного логического. В лирике образ возбуждается от образа, и цельное представление возникает в мозгу, минуя промежуточные связи, минуя всякие «следовательно». А вдруг способ лирического мышления для творчества вообще органичней обычного метода умозаключений? А вдруг слабое развитие этого метода является следствием недостаточного понимания самого предмета науки? Вы уверены, Митя, что человечеству не предстоит качественный скачок в самом способе мышления? Ведь из истории науки известно, что многие открытия приходят внезапно. Давно известно, что открытия приходят на стыке двух наук. Но не возникает ли у вас мысль об открытиях на стыке науки и искусства? Ведь тогда фантазия, романтика – это модель такого мышления, а искусство в целом, вызывая душевные встряски, есть способ пробуждения такого рода мышления.

      – Мышление – это мышление, – сказал