Как Бог съел что-то не то. Джудит Керр

пытался как-то ее урезонить, но она кричала в ответ:

      – Нет! Меня больше ничего не волнует! Макс – это самое важное!

      Мама пристала к ни в чем не повинной даме из Польши, которая оказалась за соседним столом.

      – Неужели недостаточно того, что мы все потеряли в Германии? Неужели недостаточно того, что нам снова и снова приходилось начинать жизнь заново?

      – Может быть… – начал папа.

      Но мама от него отмахнулась.

      – Мы несколько лет пытались противостоять Гитлеру! – кричала она. – А англичане все это время считали его джентльменом приятным во всех отношениях. И вот когда наконец и над ними закапало, – закончила мама в слезах, – единственное, что они в состоянии сделать, это интернировать Макса!

      Анна чувствовала себя совершенно беспомощной. Папа протянул маме носовой платок, та вытерла нос. Дама из Польши поднялась навстречу какому-то мужчине, и они перешли на польский. Анна услышала слово «Роттердам». К даме и мужчине присоединились другие поляки: все были очень возбуждены.

      Наконец один из них повернулся к папе и, запинаясь, сказал по-английски:

      – Немцы бомбят Роттердам.

      – Говорят, десять тысяч убитых, – добавил другой.

      Анна никогда не видела мертвого человека. Как можно представить себе десять тысяч убитых?

      – Бедные люди, – сказал папа.

      Он имеет в виду тех, кто умер, или тех, кто остался жив?

      Дама из Польши присела на свободный стул и сказала:

      – Так же было в Варшаве.

      А другой поляк, который видел Варшаву после бомбежки, попытался это описать:

      – Все исчезло. Исчезли дома. Исчезли улицы. Перестаешь ориентироваться… – он развел руки, пытаясь охватить много разных вещей, которые вам уже не отыскать. – И повсюду трупы…

      Дама из Польши кивнула.

      – Я пряталась в подвале, – вспоминала она. – А потом пришли нацисты – искать евреев.

      В холле было очень жарко, и Анна внезапно почувствовала, что ей нечем дышать:

      – Я неважно… себя чувствую… – странно слышать, какой у нее тоненький голосок…

      Мама и папа бросились к ней. Кто-то из поляков с трудом, но открыл окно. Со двора в холл ворвался поток холодного воздуха, и Анна пришла в себя.

      – Ну вот, у тебя снова нормальный цвет лица, – заметил папа.

      – Наверное, ты перегрелась! – решила мама.

      Кто-то из поляков принес Анне стакан воды. После этого мама уговорила ее идти домой к Бартоломью и лечь в кровать: нужно немножко отдохнуть. Анна кивнула. Мама вышла ее проводить.

      – Я позвоню тебе, если что-нибудь станет известно про Макса, – крикнула мама вслед Анне, когда та уже шла по улице.

      Даже на расстоянии Анна чувствовала мамин ужас. Когда она дошла до угла Рассел-сквер, маму уже не было слышно. Никого не было слышно.

      И Анне стало немного легче.

* * *

      В пятницу пал Брюссель и немцы вторглись во Францию. Французский генерал издал приказ: «Победа