Контора Кука. Александр Мильштейн

от всего гигантского «образа Пьера» в голове остался один толстенький мудозвон, который, обезьянничая, грозился выпить бутылку рома, сидя на окне с опущенными наружу ногами, но так никогда и не выпил…

      Причём ясно было, почему из всего «массива безуховых» (массива в матричном смысле, алгебраическом, то есть с индексами страниц, на которых эти самые безуховы возникали и снова исчезали в толще… страниц… Да, надо заметить, что, в отличие от литературы, из алгебры Паша знал не меньше, а больше школьной программы, будучи в этой области как бы автодидактом), почему из всех из них остался именно этот – даже не потому, что он был начальный…

      Какая-то уже и вовсе… или – вовсю – безмозглая Пашина мысль перескочила на крышу шестнадцатиэтажки, где он со своим одноклассником Лунёвым распивал газированный коньяк…

      Да-да, в качестве сиропа в сифон заливалась бутылка четырёхзвёздочного коньяка, а потом уже вода и углекислота…

      У Лунёва дома был маленький компрессор, привезенный его родителями из-за бугра, так что не надо было идти в пункт заправки – где коньячок в качестве сиропа им, конечно, не залили бы.

      Паша тихонько достал «гармошку» из кармана, положил на свою тощую ляжку и быстро накрыл полой пиджака… Всё просматривалось насквозь, учительница ходила между рядами, Паша был почти уверен, что его сейчас разоблачат и с позором выдворят из класса.

      Но делать уже было нечего, он выпрямил спину, тем самым приподняв полу пиджака, и перетащил снизу вверх первое предложение: «Образ Пьера Безухова проходит красной нитью сквозь роман Льва Толстого», – после чего снова накрыл полоску бумаги, лежавшую на ноге, полой пиджака, потому что «русачка» уже шагала по его ряду – он думал, что прямо к нему, но нет, она прошла мимо, а первые слова таким образом были телетайпированы, или графированы, – так он тогда подумал и сразу же вдогонку: «На самом деле это обратный процесс, потому что в телетайпе бумажная полоска выползала на выходе… телетайпом была такса от Парижа до Лондона… а теперь мы имеем то же самое, но вместо таксы – граф…»

      И вот всё это окрылило Пашу, он понял, что может незаметно задвигать шпаргалку обратно – галстуком…

      Да-да, кончиком галстука… Двигая шеей, Паша, когда надо было, задвигал шпору под крыло… ну то есть – под полу… А надо было каждые две-три минуты… Но главное, что не руками, руки были – вот они, ручки, где… Одна пишет, другая придерживает лист, обе всё время на парте, и всё осуществляется движением «третьей», шёлковой руки (классная руководительница: «Чтоб были у меня как шёлковые!») и других частей тела, микроскопическими сокращениями мышц, ну на сколько там нужно вытянуть шею или поднять плечо, чтобы из-под полы высунулись два-три сантиметра бумажной полоски… А потом спрятались обратно, подталкиваемые кончиком галстука, который на время, пока писалось сочинение, сделался как бы прямым продолжением Паши Шестопалова.

      То есть всё тело Паши стало на время чужим, отличным от себя, ни до, ни после он не смог бы это повторить: он пробовал только что –