Контора Кука. Александр Мильштейн

никогда я так не скажу, даже заглазно, моё слово железное… Но вот скажи ты, как я могу быть риелтором, ездить куда-то там в СНГ – без визы? Я же не смогу вернуться!

      – Нет-нет, – сказал Лев, – не надо забегать так далеко вперёд, надо разбираться с трудностями по мере их поступления… Это они потом будут решать, ну сделают тебе визу, зелёную карту или что-то типа того… а до тех пор ты будешь работать здесь, не надо забегать… Нет, ну не думаешь же ты в самом деле, что это – многоходовка каких-то сил… анонимных… антииммиграционных сил… чтобы выслать тебя из Германии? Смешно!

      – Нет, – сказал Паша и подумал, что если бы Лев не отказался от своих слов о необходимости переспать с соседкой, то он бы именно так и подумал, но только не об «антииммиграционных силах», а… о вполне конкретной разводке с небольшим количеством ходов: соседке – ходока, ходоку – фигу, в придачу к… Впрочем, зачем это нужно Льву, Паша и сам бы не смог ответить, и он тихонько встряхнул головой и сказал:

      – Нет. Не думаю.

      – Ну, так что скажете, юноша? – Лев потирал руки, и очевидно было, что он уже собрался по этому поводу «накатить» превентивно грамм по сто – сто пятьдесят…

      – Прикольно, – сказал Паша, – а вдруг возьмут и… возьмут?

      Собеседование проходило на английском.

      Несколько раз Паша пользовался присутствием Веры – она переводила слова, которые не переводились у него с ходу…

      И в обратном направлении – её шефу тоже не всегда приходили на ум английские слова, и Вера тогда с нескрываемым энтузиазмом переводила с немецкого на русский.

      Всё остальное время эта упитанная тётка в крупных роговых очках явно скучала.

      Во всяком случае, зевала, не прикрывая рта, как бы подтверждая своё определение, о котором знать не могла, – что Паша занёс её с первого взгляда в категорию «жаб», откуда, впрочем, он её теперь уже вычеркнул за её добрые дела, так сказать, и… так никуда и не вписал: «Ну тётка и тётка… когда улыбается, становится похожа на какого-то еврейского классика, но на какого именно – не вспомню…»

      К концу беседы шеф вспомнил Пашиного предшественника и совсем уже было перешёл на свой родной язык, при этом ярость, так и гудевшая в его словах, была бы понятна и без перевода…

      Господин Гогенблейхер явно был рад наконец излить накипевшее: «Всё бросил и смылся, подлец… ищи-свищи… ветер в поле…» – со смаком переводила Вера – перекладывала, можно сказать, с больной головы на здоровую…

      И когда в конце собеседования Паше сказали, что ответ дадут в течение недели, он понял, что тут нельзя ничего предугадать.

      Невозможно.

      Верил он, скорее, в худшее, естественно, но все же при этом говорил себе, что, может, ещё не все потеряно, его просто предупредили заранее – как в притче, которую он слышал в младших классах от дурака-учителя, – о цыгане, ударившем ребёнка прежде, чем тот разбил кувшин, потому что «когда разобьёт, будет уже поздно»… Паше тут ещё вспомнилось из последних новостей – о выселении румынских цыган из Франции…

      Он