Тут и там. Александр Петров

в этом измерении —

      оно без путей и дорог —

      зов таинственного

      рога.

      Отозвалась

      oboa d'amore.

      Умер я,

      что ли?

      На безмолвном полотне

      звонкий рисунок

      крина

      поет без усилий.

      В безначальном беззвучии

      звучат ароматы

      лилии.

2011

      Звучание красной лилии

      Людвиг Таинственный,

      ван Бетховен,

      отец девяти гармоний

      (не узнававший под старость

      своих дочерей),

      даже в «Пасторали»

      не подражал

      просто звукам ручья,

      соловья, грома.

      Маэстро чертил

      на незримом полотне,

      как у словесной твари

      на божьей планете

      и в жизни природы

      звучит страсть зачатия,

      беременности нежность

      и радость, с которой

      кончаются роды.

      И, конечно,

      запечатлял трепет испуга

      в присутствии недруга —

      смерти.

      Пётр Скрытный,

      Чайковский,

      пленник отчаяния,

      образ судьбы

      воображал как —

      стук.

      Ведь слово,

      любовь,

      оно – звук.

      Вселенная тоже – звучание.

      Густав Противоречивый,

      Малер, учитель,

      блуждающий по морям,

      и блюститель

      земных песен,

      тем не менее

      замыкался плотно

      во внутренний мир,

      тревожа его,

      как алькоголь печень.

      И хотя я не мастер по созвучию,

      но внимаю и я жужжанию

      красной лилии

      и прислушиваюсь,

      как из её дыхания

      на мою ладонь

      течет в обилии

      мед.

      А кто там поёт?

      Кто стонет и плачет?

      Колено? Плечо?

      Лоб?

2011

      Змей с площади Клиши

      Снишься мне,

      парижская москвичка,

      девушка двадцатишестилетняя,

      корнями с проспекта

      фельдмаршала Михаила

      Илларионовича,

      характером снежная,

      волшебная.

      Снишься мне, князю,

      князя Кутузова старше,

      по прожитым годам,

      конечно…

      А говорят, что в смерти

      время не в счет,

      что в мире ином

      все морщины сглажены

      и все мы ровесники.

      Но князь, хотя к познанию

      подсознания склонный

      и сединой овенчанный,

      о секретах Танатоса

      и Хроноса

      мало ведает,

      почти невежда.

      Ему иногда

      только кажется,

      что перед дверьми

      энтропийного ада

      бывает он

      скрытыми прелестями

      вдруг воскрешен.

      Снишься мне,

      парижская девушка,

      москвичка корнями.

      Надо мною стоишь

      как трилистная арка,

      выше