Несчастные куклы для Мары. Лори Лютер

но потом высохшая краска понемногу отвалилась, и рама стала почти совсем коричневой. Раньше я ковырял её в тех местах, где она только начинала отслаиваться, но потом почему-то перестал. Даже не из-за того, что мама меня за это ругала. Просто больше не хотелось этого делать.

      Мама всегда говорила, что эта квартира и виды из её окон – единственная награда в её жизни. Она никогда не уточняла, за что она получила эту награду, и в конце концов я понял, что она обманывает меня, потому что в детстве точно где-то слышал, что жильё досталась маме от её родителей – моих бабушки и дедушки, которых я помнил только по фотографиям. Но мне тоже здесь всегда нравилось. Я не мог даже представить, что можно жить где-то ещё. Мама говорила, что мы находимся в самом сердце города. Я задумался: если это – сердце, то где находятся другие органы? Больше всего меня интересовали мозги – я с удовольствием бы там побывал.

      На углу нашего старого, но красивого дома висела синяя табличка с названием улицы. Улица Марата, так там было написано. И маме очень это нравилось, а я был и рад, что она хоть чем-то довольна.

      Из окна своей комнаты я видел только наш собственный дом, расположенный, как я это называл в детстве, «квадратным кольцом». Мне было запрещено смотреть в окна напротив, потому что это некрасиво, но даже если я специально туда не смотрел, всё равно кое-что замечал: свет, лампы, столы, занавески, иногда людей, которые что-то едят или машут руками. Кое-где мигали экраны телевизоров. Мне нравилось видеть, что мы не одни с мамой в этом доме. Здорово, что там были люди, и они ходили туда и сюда, и при этом не видели меня.

      Я почти никуда не ходил. Иногда мама посылала меня в ближайший магазин, но я не любил, когда она это делала. Мне не нравилось, что люди на меня злобно смотрели и очень часто толкали – не было ни одного раза, чтобы в магазине меня никто не задел тележкой или плечом, – и когда они говорили со мной, я сильно пугался и от этого вообще не понимал их слов. Весь смысл ускользал от меня, а я стоял и хлопал глазами. Тогда они смотрели ещё злее, как будто им сразу становилось понятно, что я дурак. Наверное, они об этом сразу догадывались. Хотя лично я никогда не знал, дурак кто-то или нет. А уж если не говорить с человеком, то как можно это знать наверняка?

      Я замечал, что люди часто думают, что всё знают, и не понимал, почему при этом меня называют дураком, ведь только настоящий дурак может думать, что ему всё известно, и иметь своё однозначное мнение обо всём. Мнение, которое не меняется, даже когда меняется весь мир! Когда мама смотрела телевизор, где люди разговаривали и спорили про то, чего никто из них не мог знать наверняка, у меня начинала болеть голова. Может быть, они и кричали друг на друга именно от обиды, что им ничего не известно? Маму это смешило, она даже один раз сказала, что я как сапожник без сапог, переживающий за чужие сапоги. Ничего тогда не понял. Что она вообще имела в виду?

      Как-то раз я обедал с мамой на кухне,