Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака. Адам Гидвиц

это.

      – Мы можем увести его в лес и прикончить там, если тебе угодно, – говорит, пожимая плечами, сир Хэй.

      – Да оставьте его в покое! – кричу я.

      И Жанна пронзительно орет:

      – Прекратите! ПРЕКРАТИТЕ!

      В конюшне Вильям открывает глаза и стряхивает с лица солому. Во дворе кричат люди.

      Почему во дворе кричат люди?

      Он садится – и почти утыкается в задницу осла. Он кладет свою большую руку на круп ослу и отодвигает его.

      Во дворе вновь слышны крики. Вильям рывком поднимается на ноги. Он с ног до головы засыпан сеном. Он отряхивает рясу и полусонно бредет к дверям конюшни. Когда он добирается до дверей, он не может сообразить, как отворить их. Тогда он толкает двери влево, но они не поддаются. Он толкает сильней. Они все еще не поддаются. Снаружи опять кричат. «Они что, заперли меня снаружи?» – гадает Вильям. Всем своим весьма внушительным весом он наваливается на дверь. Ничего.

      Крики слышны вновь.

      Тогда Вильям догадывается толкнуть дверь вправо.

      Она легко уходит в сторону.

      Вильям запинается сам о себя и вываливается в темный двор.

      Там он видит группку людей. У них мечи. Один из них вытащил свой меч. Он видит меня, я кричу. Рядом он видит уродливого низенького человечка с длинными желтыми волосами и мордочкой как у хорька. И маленькую крестьянскую девочку. Очень грязную и сердитую крестьянскую девочку. С веревкой, обвязанной вокруг шеи.

      – Отпустите его! – кричит она.

      Отпустить кого? – гадает Вильям. И потом видит. Лысый поставил ногу на шею маленького мальчика и тычет мечом тому в основание черепа.

      Почему они все кричат? Почему у девочки веревка на шее? И почему взрослый наступил на маленького мальчика? Вильям не знает.

      Но он знает, как узнать. Якоб пытается молиться. Я это вижу. Он хватает ртом воздух и шепчет слова, но они почти не слышны. Он успевает сказать первый стих: «Шма Исраэль Адонай Элоэйну Адонай эхад».

      – Откуда ты знаешь «Шма»? – прерывает его Арон.

      Трактирщик чешет толстый загривок.

      – Бабушка научила, – говорит он.

      – Она что, была…

      – Ну да, она была…

      Якоб пытается припомнить остальную часть «Шма». Первый стих он уже произнес: «Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один!» Обычно и остальное соскальзывает с языка так же легко, как и его собственное имя. Но рот его пересох, глотку перехватило от пыли и слез, а чужая нога уперлась в шею и затылок.

      – Благословен ты… – бормочет он, – благословенно имя твое… Благословен… Благословен… – Слезы стекают у него по щекам. – Благословен…

      А затем земля, к которой он приникает щекой, начинает дрожать. Опять. И еще. И еще. Быстрее и быстрее.

      Словно летняя гроза, катящаяся от дальнего горизонта. Якоб пытается выкрутить шею, в которую упирается кожаная подошва, и краем глаза видит, как что-то темное, огромное несется к нему через двор трактира.

      И затем – благословенное облегчение. Нога больше не упирается ему в шею. И слова хлынули, точно летний дождь,