Грешники. Алексей Чурбанов

изящной черной бородкой, благодаря которой он, вероятно, и получил прозвище Бен Ладен. А так вообще-то его звали Коля. Коля Бен Ладен играл на гитаре как бог. Его импровизации вызвали у Шажкова белую зависть, вплоть до секундного ощущения собственной устарелости и никчёмности. Переглянувшись с друзьями, Валентин понял, что и они переживают похожие чувства. Молодёжь снова откровенно наступала. Равновесие установилось с приходом саксофониста Николая Петровича Разгуляева – плотного и немолодого уже мужчины в потёртой кожаной куртке, годившегося Пташке если не в деды, то в очень поздние отцы. Он без лишних разговоров приступил к делу и разбавил жёсткое роковое звучание ансамбля живым, упругим и летучим звуком саксофона. Раньше Шажков не одобрил бы такого вмешательства, но сейчас ему всё понравилось. Брик тоже был доволен. Павел заверил его, что он сам отберёт публику из числа Пташкиных фанов и проведёт фейс-контроль на входе.

      Уже вечером, когда Шажков, всё ещё оглушенный и возбуждённый, шёл с Софьей Олейник по освещённой косыми лучами солнца набережной канала Грибоедова, Совушка как бы между прочим сказала:

      – А ведь Брик прав. Галя-Пташка употребляет наркотики.

      – Ты его «обрадовала»?

      – Нет. Она сейчас в завязке. Ей поставлено условие. Видишь ли, кое-кто из молодых, но денежных людей считает, что за ней большое будущее. Если она сама его себе не испортит.

      – Павел для этого к ней приставлен?

      – Да, но он ещё и песни для неё сочиняет.

      – А это самое?

      – Думаю, да. Тебе-то Пташка понравилась?

      – Ничего, ничего. Я думал, хуже будет.

      – А похвалить слабо?

      – Хвалю, очень хвалю. И её и тебя.

      Валентин вынужден был повысить голос, так как рядом по узкому каналу, рыча мотором, проплывал низкий прогулочный катер с плоской стеклянной крышей, полный туристов с фотоаппаратами и детьми. Женский голос до бестактности громко рассказывал пассажирам катера и прохожим об особенностях этой тихой части города, полной достоинства и нераскрытой ещё красоты.

      – Как здесь люди живут? – проворчал Шажков, провожая глазами рычащую и дымящую посудину. – Катера ведь всю ночь ходят.

      – Так и живут, – вздохнула Софья, – я сама, бывает, мучаюсь, когда на Казначейской ночую. Форточку не открыть.

      – Ах да, у тебя же тут рядом личный офис.

      Здесь надо сделать отступление. Софья Олейник вообще-то жила вместе с матерью в маленькой трёхкомнатной квартире на площади Мужества. Однако у Совушки была ещё комната в коммунальной квартире в центре города на Казначейской улице, и эта комната единственным своим окном выходила, хоть и под острым углом, на канал. Коммуналка в старом доме была просторная, но почти нежилая. Одна семья появлялась только зимой, а остальное время проводила в садоводстве. В комнате напротив жильцы сменялись каждые полгода: комната сдавалась. Была одна женщина, которая жила постоянно, но она избегала встреч с соседями и не отвечала на Совушкины попытки наладить даже