Грешники. Алексей Чурбанов

ещё.

      – Давай-давай… Скачи-скачи. Жеребята набирают силу…

      – Софье только не говори.

      – А ты эту подругу…

      – Лену…

      – Ты её не пригласил на концерт?

      – Нет. На концерте будет Софья. Это Софьин концерт.

      – Прощальный? – усмехнулся Борис.

      – Не знаю. Не хочу пока так думать, – произнёс Валентин.

      Фелинский сам уже давно был женат и имел двоих детишек. Шажков любил его в качестве семьянина и ценил в нём редкое сочетание семейной ответственности и нерастраченных творческих потенций. Словом, в этом отношении Фелинский был для Валентина положительным примером, можно сказать, даже «маяком». Однако в собственном творчестве Борис всё более углублялся в публицистику, отходя от музыки. Он публиковался и участвовал в общественных дискуссиях на радио. У него появился круг общения, в котором Шажков был лишним, и это постепенно отдаляло друзей. Опусы Фелинского можно было отнести к жанру политической сатиры модного либерального толка, в которых довольно зло высмеивались современные политические нравы, и особенно доставалось «народу» за неразборчивость, леность и отсутствие вкуса к свободе. Шажков сначала с симпатией относился к этому жанру, расцветшему в 90-е годы, но постепенно остыл и стал всё чаще испытывать раздражение из-за нечувствительности авторов к духовным переживаниям и социальным сдвигам, которые Валентин воспринимал как близкие ему и плодотворные, а также уверенности критиков «народа» в отсутствии цивилизационной ценности целых пластов и традиций жизни, истории и культуры, российской вообще и русской в частности. «Право же, – думал в связи с этим Валентин, – избыток Чаадаевых убивает веру в лучшее и подавляет созидательные потенции даже у неисправимых оптимистов».

      Беседы на темы российской действительности между Шажковым и Фелинским стали перерастать в ожесточённые споры, и с некоторых пор друзья старались обходить острые углы. Но компромисс достигался слишком высокой ценой – они стали реже встречаться, а когда встречались, испытывали неловкость за вымученную политкорректность.

      И сейчас, потягивая пиво в компании близких ему людей, которых он по-прежнему любил и считал друзьями, Шажков старался зафиксировать в душевной памяти эти прекрасные мгновения, потому что боялся, что они могут и не повториться. Вообще, Валентин с некоторого времени стал ощущать забытую с юности потребность в переменах и готовность встретить их без страха и колебаний, каковыми бы ни оказались их последствия.

      Брик закончил разговор по телефону и с видом полностью удовлетворённого человека снова подошёл к Валентину:

      – Договорился. Бамбино поможет навести здесь шмон. Наркоты не будет. Разве что они до того примут. Ладно, организуем контроль на входе.

      – Да кто ж такой этот Бамбино? – спросил Шажков.

      – Директор охранной фирмы, близкой к ФСБ. Вместе учились.

      – И как будет выглядеть этот шмон? Всем на пол мордами вниз?

      – Фи! Ни в коем случае. Он сказал, что у него большой опыт работы