Грешники. Алексей Чурбанов

окружённый оркестрантами, словно зеваками на улице, и концерт начался.

      Американец играл очень специфически – так, по крайней мере, показалось Шажкову. Он смотрел на произведение как бы с высоты и, не опускаясь до нюансов и мелких эмоций, рисовал общий контур, выявляя при этом неочевидные связи, обозначая потоки эмоций и мыслей и подчиняясь логике музыкального языка, замыслу композитора и собственному исполнительскому ощущению.

      – Смотри, как гладко лабает, – шепнул Валентин Совушке в каденции первой части на подходе к кульминации. Китайские пианисты в этом месте выделяют такой шквал эмоций, что дурно бывает. А этот неврубенно и расчётливо углубляет и препарирует тему. Вот последние трепетные аккорды, и далее – широкое прокофьевское фортепианное арпеджио, скрипки – все вместе, как стон чаек в шторм, – и духовые, голос рока, сметающий все на своем пути. Валентин чуть отстранился от Софьи, так как у него всегда здесь перехватывало дыхание, начинало предательски колотиться сердце, потели руки. Он стеснялся. Но Совушка теснее прижалась к нему, как бы ища защиты, её сердце также быстро билось, рука вспотела, по телу проходил озноб.

      «Ох уж эти женщины, – подумал Шажков, с удивлением и нежностью поглаживая Софьину кисть, – ничего не боятся, никого не стесняются».

      Четвертую часть американец, как показалось Валентину, запорол. Самую русскую из тем концерта он проиграл с эллинским спокойствием и презрением, душевный надлом представил как досадную неполадку, как сломанную игрушку: чинить накладно, да и вряд ли возможно, проще новую купить.

      Но в целом здорово играл американец. «Молодец», – подумал Шажков.

      – Ну как? – спросил Валентин Софью, когда отгремели аплодисменты.

      – Мне очень понравилось, – сказала Совушка, – я слушала твоими ушами и много нового услышала.

      – Общечеловеческие, шекспировские страсти этот пианист понимает, – возбуждённо сказал Шажков, – а вот русские – нет.

      – Так ведь не русский он, – засмеялась Совушка, крепче взяв Валентина под руку. – Это ты у меня русский, даже слишком. Пошли, послушаем, что скажет Лариса Яковлевна.

      – И внук её Максим, – усмехнувшись, добавил Шажков.

      Бабушка с внуком нашлись не сразу. Максима послали в туалетную комнату, из которой он вышел недовольный со словами: «Чтоб я когда-нибудь закурил». «Посмотрим», – подумал Шажков. Лариса Яковлевна, восхищенно жестикулируя, говорила:

      – Вот вам, Валентин Иванович, западный стиль игры: без истерик, знаете ли, без надрыва.

      Шажков сочувственно покивал, не желая развивать полемику, и спросил Максима: «Тебе понравилось, Макс?»

      – Хорошо, только очень громко.

      – Ну, привыкай. Подрастешь, будешь вживую слушать рок. Там погромче бывает.

      – Там все время громко, можно привыкнуть. А здесь – неожиданно громко.

      – А ты кем хочешь быть-то, – переводя разговор на другую тему, спросил Шажков.

      – Ещё не решил, но скорее всего – пианистом.

      Лариса Яковлевна