Молись и кайся. Леон Гельевич Костевич

обрадовался Толян. – Прикинь, «однёра» заблудилась – по другому маршруту пошла, а я с бодунища закемарил, не расслышал, чё водила в микрофон бухтит…– Повернувшись к Эсхилу, бывший студиец прищурился и энергично облизал обветренные губы: – Хилуха, бродяга!

      …В студию Толян попал, скажем так, по инерции: одинокая мать тетя Люда старалась дать ему как можно больше разумного-доброго-вечного и записывала во все кружки и секции подряд. Так Кишканов выучился шить мягкие игрушки, кататься на коньках, гонять на спортивном велосипеде и стрелять из мелкашки. А однажды тетя Люда вырезала из газеты заметку о наборе, объявленном Домом офицеров для желающих стать «клованами» («Мы же все – клованы», – сентиментально говаривал пьянющий в лоскуты Бобров). На вопрос, кто виноват в том, что из Толяна с таким багажом ничего не вышло, существует три варианта ответа: водка, среда, гены, – отец Толяна, пока не ушел из семьи, так мутузил тетю Люду, что она неделями сводила следы побоев бодягой.

      Сейчас Кишканов работал от случая к случаю: жил и пил на пенсию матери.

      – Друзья встречаются вновь, – понуро засвидетельствовал он, не увидев ответного энтузиазма, но тут же предпринял новую попытку подбросить поленьев в костер беседы: – Ты, грек, расскажи, как дела-то!

      – В другой раз. – Христофоридис кивнул на церковь. – Уже служба начинается.

      – Ве-е-ерущий… – Толян с ядовитым уважением поднял к небу подбородок.

      – А то со мной пошли, – позвал Христофоридис.

      Толян ухмыльнулся, показывая – шутку оценил.

      – Ты лучше скажи, семья, спиногрызы есть? – не отставал он.

      Как раз в этот момент отца с налета боднула в бедро девочка-торпеда Варя:

      – Папоська, пойдем!

      – Ой, какая мартышечка, – умилился Толян.

      – Сейчас, мой золотой, – наклонился к дочке Эсхил, и Варя унеслась быстрее, чем появилась.

      Пытаясь подъехать к коробу строящегося храма, в узком проулке кряхтел самосвал.

      – А может, по пиву? Не убежит церковь твоя, – снова попробовал оживить диалог Кишканов.

      – Потом, – обнадежил Эсхил.

      Авдеев поддержал друга кивком.

      – Чё у вас моськи-то такие кислые? – презрел наконец условности Толян.

      Христофоридис крепко взял его за рукав:

      – Ты почему мать бьешь, подонок?

      – А-а-а… – Захмелевший собеседник недобро глянул на Петра. – Это не я – это водка проклятая.

      Эсхил с силой ткнул Толяна пальцем в грудь:

      – Тебя, гаденыш, посадить надо!

      – Мать не даст, – возразил Толян так горячо, как будто сам, дай волю, освободил бы общество от этого мерзавца Кишканова.

      – Тогда в ЛТП сдать! Петше, у нас сейчас ЛТП-то есть?

      – Только по решению суда, я узнавал, – развеял Толян и этот мираж.

      Эсхил задумался. Пожилая дворняга вернулась и привела с собой еще трех таких же. Пристроившись поближе к люкам теплотрассы, собаки сибаритствовали,