Молись и кайся. Леон Гельевич Костевич

я, мама! – не очень радостно сказал Авдеев.

      – Ты не заболел, сынок?

      – Мам, почему у тебя вечно – заболел? Устал. – Петр прошел на кухню. – У нас есть поесть?

      – Я еще не готовила! – Стелла с вызовом откинула назад длинные светлые волосы, которые совсем ей не шли.

      Авдеев много раз просил жену сделать короткую стрижку, но всегда получал отказ. Стелла распахнула пеструю от магнитиков дверцу холодильника так, что стоявшие с внутренней стороны бутылки громко звякнули.

      – А отчего же ты не готовила? Час назад звонила – знала, что я еду.

      – Я тоже работаю и тоже устаю!

      – И после этого ты спрашиваешь, почему я хочу с тобой развестись, – уколол жену в больное место Авдеев.

      – Может, если бы ты меньше таскался по молодым бабам, я бы находила для тебя больше времени. – В голосе жены послышались слезы. – Прости, Петечка, котик, прости.

      – Когда я не таскался, ты за четырнадцать лет ни разу – ни разу! – не встала утром завтрак мне приготовить! Я не говорю про что-то замысловатое, но бутерброды сделать можно было? Яичницу пожарить!

      – Ей ведь тоже надо отдыхать! – невинным тоном подлила масла в огонь Анна Антоновна.

      – Три женщины в доме – я хожу голодный, – буркнул Авдеев, решивший не поддаваться на провокацию. – Ладно, давай не будем выяснять отношения при маме и при Насте. И при Боре.

      Боря оказался наиболее понятливым – коротко мяукнув, прошествовал за дверь. Настя продолжала сидеть: утвердилась локтями на массивной, из искусственного камня, столешнице и хмуро глядела исподлобья.

      – Концерт там хороший идет, – попыталась разрядить обстановку мама. – Филипп такой красивый! Все свои старые песни поет. И Алка пришла. – Анна Антоновна многозначительно понизила голос. – С Макси-и-имом.

      – Мама! – вспылил Петр. – Пожалуйста! Давай больше никогда не будем говорить про Алку, Филиппа и Максима! Я сто раз просил – ты как будто назло делаешь.

      Анна Антоновна поджала губы:

      – Я, знаешь, сынок, пятьдесят три года проработала в центральной библиотеке, была заведующей, и никто не считал меня дурой. Только родной сын… – Голос пожилой женщины завибрировал, на стол упали крупные слезинки.

      – Никто не говорит, что ты дура, мама. Если мои слова тебя обидели, прости. – Авдеев извинялся с досадой, не чувствуя раскаяния.

      Несколько лет назад, стремясь, как пишут в бюллетенях по продаже недвижимости, улучшить жилищные условия (а особенно обрести отдельный кабинет для работы), Петр предложил матери продать квартиру и съехаться. Но он даже представить не мог, как обострится у них под общей крышей разница в восприятии одних и тех же вещей. К собственному ужасу, Авдеев стал меньше осуждать отца, устраивавшего Анне Антоновне некрасивые скандалы из-за ее хронических разговоров по телефону («Мне звонили из издательства!»).

      В кастрюле на плите закипела вода. Жена нервным движением разорвала пакет сосисок.

      – Настёна, уроки сделала? – весело осведомился у дочери