Между. Альвдис Н. Рутиэн

это не любовь, а чувство несравнимо более сильное: взаимная ненависть.

      Боудикка вкладывает руки в его ладони. Огнь охватывает тело королевы – словно в миг высшего любовного наслаждения. Потребуй сейчас этот синетелый, чтобы она отдалась ему, – она сделает это с радостью, но… но им обоим нужно большее. Утоление не любви, но мести.

      Ненависть – это тоже страсть. И она роднит сильнее.

      Глаза обоих горят от вожделения. Но не на брачном ложе быть ему утоленным – на полях сражений. Не стонам любви – стонам смерти раздаваться. Экстазом убийства изогнуться Прайдену, словно женщине под мужем.

      – У тебя будет войско, моя королева!

      Кромка битвы: Марх

      Ждал и жаждал я дня победы, и явилась Победа ко мне.

      Бей и жги! Режь и рви!

      Жница живых, собери свой урожай.

      Жрица смерти, смети римлян как солому.

      В огне корчатся священные рощи наши – так пусть крики римлян будут громче треска вековечных дубов.

      Кровавые пятна расплываются на белых одеждах друидов – так пусть реки наши потекут кровью врагов.

      В крови ты пришла ко мне – так возьми жизнь римлянина за каждую каплю твоей крови.

      Стань смертью, Боудикка. Будь не женщиной, но ужасом!

* * *

      Словно чудища преисподней, они выходили из курганов – воины, оплетенные синими узорами.

      Словно ожившие мертвецы, стряхивали они землю, запутавшуюся в их космах.

      Словно из котла, куда кидают трупы воинов, чтобы заставить их биться вновь, шли они – забывшие человеческую речь.

      Бессмертным смертникам не нужны слова.

      Она шла первой.

      Красная среди синетелых. Окровавленная среди неживых.

      Ни торквеса, ни плаща с золотой брошью. Она больше не королева. Она больше не человек.

      И ярче любого золота сверкал водопад ее отчаянно-рыжих волос.

      Завидев их, недобитые племена востока собирались в битву. Так же молча. Икены, катувеллауны, кто там еще…

      Молча приближались к Камулодунуму.

      …говорят, на морском берегу находили стволы деревьев, похожие на отрубленные руки и ноги.

      …говорят, алое пятно появилось в море и не исчезало, хоть волны и ярились.

      …говорят, в театре гуляет эхо криков.

      …говорят, в храме Клавдия слышны стоны.

      …говорят.

      Уже говорить можно, что угодно. Город уже осажден. Уже не вывести женщин и детей.

      Уже вернулись гонцы, посланные к прокуратору. Вернулись с подмогой, а как же! Двести легионеров. Двести – против тысяч.

      Уже никто из живых не поможет против этих, восставших из могил.

      Никто из живых.

      Но ведь он здесь – тот, кто при жизни был человеком, но умерев, стал богом. Ему, Клавдию, божественному Цезарю, возведен храм.

      И он защитит Камулодунум!

      …потому что больше этому городу не поможет никто.

      Она выехала вперед на колеснице и – заорала, раздирая в кровь углы рта.

      Волна ярости обрушилась на беззащитный город.

      Ни меч, ни доспех не помогал – бритты задавливали числом.

      Водоворот человеческих