Разомкнутый круг. Валерий Аркадьевич Кормилицын

чуть-чуть – и шабашить будем! – задыхаясь, произнес дед Изот. Лицо его напоминало по цвету свёклу.

      По крыше застучали крупные редкие капли, и через минуту хлынул ливень, подсвечиваемый с боков и с верху зигзагами молний.

      – А сенцо-то сухое будет… – приговаривал дед, подавая наверх последние душистые охапки, – и дождь ему нипочем.

      Максим облегченно прислонил вилы к стене и подошел к копне. Сквозь открытую дверь приятный влажный сквознячок холодил разгоряченную кожу, зудящую от прилипших к ней травинок и мусора.

      – Молодец, барчук, – похвалил лесничий. – Сейчас мужики придут, и в баньку пойдем.

      – Поберегись! – раздался веселый крик, и по покатому боку копны, точно с горки, стала съезжать Кешкина мать.

      Мальчик и дед поспешно отскочили в стороны.

      – Тьфу ты, телки бесстыжие, – беззлобно сплюнул старик, разглядывая съезжавшую Пелагею.

      Максим тоже поднял глаза к потолку. Сначала увидел над собой две грязные ступни и ноги, открытые до колен и оголявшиеся по мере спуска все выше и выше.

      – А-а-а-й! – завизжала женщина и, смеясь, упала на неубранное сено у основания копны. Сарафан ее задрался, открыв взору полные, чуть расставленные ноги, казавшиеся особенно белыми в полумраке сарая. Она лежала на спине, смотрела на мальчика и смеялась, чуть подрагивая уставшими бедрами.

      – Что, барчук, не видел еще бабу? – наконец поднялась Пелагея и сбросила с головы платок. Черные ее волосы рассыпались по плечам. – Да какие твои годы… – улыбнулась она, – надоест еще глядеть.

      Растерянный и потрясенный, смотрел он на нее и не мог придумать, что сказать в ответ. Щеки его горели от неизвестного дотоле возбуждения.

      Выручила Максима съехавшая со стога другая женщина. Она не упала, сумела устоять. И опять он увидел белизну ног…

      Непроизвольный судорожный вздох и глубокий нервный выдох вернули меня к жизни. Растерянный, я оглянулся. Бабы стояли уже у двери, глядели на дождь и толкались локтями, затем, завизжав, словно девчонки, и держа платки над головами, кинулись в дом.

      Дед положил руку мне на плечо и подвел к выходу. Лицо его сменило свекольный цвет на капустный.

      – Куда ты, барчук, в такой дождь поедешь? – рассуждал он, поглядывая на небо. – Вишь, разверзлись хляби небесные, – закряхтел, прикрывая дверь, и мы припустили к крыльцу. По пути, отбежав в сторону, он схватил валявшиеся на земле грабли и следом за мной взбежал на крыльцо. Рубаха его прилипла к худому телу, капли воды стекали по лицу. Я тоже был совершенно мокрый. Тело ломило от приятной усталости.

      – Пороть этих девок некому! – беззлобно засипел он. – А вот и рыбаки появились, – обрадовался дед. – А это еще хто? – разглядел вторую телегу, которую, напрягаясь и скользя по грязи, тащила понурая лошадка.

      На первой, укрыв головы насквозь промокшими крапивными мешками, сидели трое мужичков. Среди них различил худенькую фигурку внука. На другой телеге ехал лишь один мужичонка.

      – Кешка, – рванулся к нему Максим.

      Увидев друга, тот спрыгнул в грязь, и мы