Кровавый жемчуг. Далия Трускиновская

убили злодеи, убили предательски – ножом в спину, перешибла все разумные мысли, а оставила одну неразумную, и внятно прозвучала в Данилкиной голове та мысль: найду и своими руками прикончу!

      – Прости, Федор Афанасьевич, не могу – служба! – сказал Тимофей. – Я мужику-то, что Терентия везет, уплатил.

      – Сколько?

      – Три алтына и деньгу.

      Купец достал кошель, захватил там сколько получилось.

      – Подставляй горсть-то, служба.

      Тимофей принял деньги не глядя, достал из-за пазухи свой кошель и пересыпал туда монеты.

      – Мы в Разбойный приказ сами наведаемся, пусть там у нас сказку отберут. Не то соседушки твои донесут, что Терентия из лесу убитого привезли, – ввек не отделаешься. Данила! Сопли утри.

      Тимофей вскочил в седло, дворовый мужик отворил калитку.

      – На отпеванье приезжайте, – сказал купец, и Данилка поразился его каменному спокойствию.

      Он еще не знал, что у иных людей от внезапного сильного горя лишь несколько замедляется речь…

      Конюхи направились к Кремлю.

      – А и нет худа без добра, – вдруг сказал Озорной. – На отпевание-то из Коломенского, поди, отпустят! В Москве побываешь, на похороны сходишь, угостишься на поминках, а утром – и назад в Коломенское.

      Данилка вздохнул.

      Почему-то Тимофей менее всего на свете думал про несчастную бабу, которая овдовела, рожавши. Где-то она там была в баньке вместе с новорожденным младенцем – ну и Бог с ней… А его мороз по коже подирал, стоило подумать, как ей, измученной, чуть живой, такую новость сообщат. И снова приходилось губы кусать.

      После отцовской смерти да всех тягостей конюшенной жизни с ним впервые такое делалось.

      В Кремль въехали по привычке Боровицкими воротами, да сразу и на конюшню – оставить коней. Сейчас весь тот край Кремля был тих. Государь, увезя с собой в Коломенское все семейство, прихватил и поваров с пекарями, и баб-мовниц, и весь тот люд, что кормился, обеспечивая ему с немалой свитой еду-питье, тепло в теремах, чистые постели и все прочее, необходимое для жизни. На Ивановской площади тоже нет прежней суеты – многие откладывают тяжбы до государева возвращения. Возле здания, где разместились приказы, нет обычной толпы, и это отрадно.

      – Скоро разделаемся, – заметил Тимофей.

      В Разбойном приказе по летнему времени было затишье. Да еще и час почти вечерний. Тимофей и Данилка вошли.

      Из всех подьячих был один – давний знакомец Илья Матвеевич Евтихеев, который чуть было не собрался Данилку на дыбу вздернуть, да спасибо, дьяк Башмаков отбил. Очевидно, у подьячего накопилось работы – он строчил, не поднимая головы и, пока не кончил длинного предложения, даже не полюбопытствовал – кто там торчит у дверей.

      – Бог в помощь, – сказал наконец Озорной. – Мы, стряпчий конюх государев Тимошка Озорной да конюшонок Данилка Менжиков, на мертвое тело в лесу набрели.

      – И где же то тело? – тусклым голосом спросил подьячий, быстро лепя одну буковку за другой.

      – Свезли к нему на двор, к покойнику то есть. Я его узнал, это черной