Дело победившей обезьяны. Хольм Ван Зайчик

как отъехал ты поститься, в некоторых средствах всенародного оповещения крохи сведений о деле игоревичей проскользнули. Конкретно ничего, и повода начинать разбирательство о разглашении секретов не возникло ни малейшего… но само по себе непонятно: где-то ж утечка все-таки произошла! И тут, разбираясь с плагиатом, не худо бы заодно принюхаться, откуда вообще звон пошел. И, что характерно, Богдан – оба писателя знают, похоже, больше, чем в печати было. Оба. То есть они все это так подают, что, мол, тут творческий их домысел – но домысел-то у обоих одинаковый – и они сызнова ругаться начинают: «ты у меня украл!» – «нет, ты у меня украл!»… А сам-то домысел в точку попадает. У обоих равно. Понимаешь?

      – Понимаю, – после некоторой заминки проговорил Богдан уже куда более заинтересованно. Пальцем поправил очки. – Еще как понимаю…

      – И что ты понимаешь? – тоже помедлив, негромко спросил Раби Нилыч.

      – Не исключено, что кто-то из опиявленных на полное подчинение, из тех, что в розыске до сих пор, мог к кому-то постороннему случайно во власть попасть… и уж в полном-то подчинении он ничего скрыть был не в силах. Рассказал всю свою судьбу. А там пошло-поехало. Стало быть, проследив цепочку, мы на несчастных, кои все еще без лекарской помощи маются, выйдем наконец.

      – Правильно мыслишь, Богдан, – сказал Великий муж. – Но… больше тебе ничего не приходит в голову?

      Богдан покусал губу, а потом упавшим голосом ответил:

      – Приходит.

      – Вот то-то, – глухо проговорил Мокий Нилович.

      Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю

      5-й день двенадцатого месяца, вторница,

      середина дня

      Работать с материалами новых дел Богдан предпочитал дома. Что в Управлении «Керулен», что дома «Керулен»… линии защищены одинаково… а, с другой стороны, дома кресло – домашнее, обед – домашний, чай-кофей – тоже домашний…

      Богдан постоял у окошка, провожая взглядом Фирузе, неторопливо катящую коляску к буддийскому храму – именно подле храма перелетал через Невку ближайший к дому Богдана мост на Острова. Снегопад затих еще ночью, но нападало столько, что коляска чертила отчетливо видимый даже с высоты след в рыхлой толще на тротуаре; то и дело от порывов ветра плотные груды неслышно обваливались с ветвей и, рассыпаясь в полете, рушились вниз. От перекрестка на стихию уж наступали двое бодрых усатых дворников с лопатами, оставляя позади себя чистый тротуар. Почувствовав взгляд мужа, Фирузе оглянулась на окна, увидела Богдана и помахала ему рукой. Потом покатила дальше, мимо вереницы огромных комковатых куч, оставленных на обочине Савуши спозаранку прошедшими снегоочистителями.

      Одомашненный сугроб крупитчатого снега, подтаявшего и на краях похожего своей студенистой прозрачностью на медузу, лежал и на подоконнике снаружи – ежели растворить окно, вполне можно поиграть в снежки.

      Богдан встряхнул головой и поправил очки. И пошел работать.

      Почти сразу он с неудовольствием выяснил, что начала всю катавасию памятная ему по делу о полку Игореве