Ночи в кафе «Бродячая собака». Дон Нигро

Чуточку ты с ним играла.

      ГУМИЛЕВ. Поэтому я вновь выпил яда.

      ОЛЬГА. Не мог найти более интересного способа покончить с собой.

      ГУМИЛЕВ. Например?

      ОЛЬГА. Подложить голову под слона.

      ГУМИЛЕВ. Слона у меня не было. Немного яда осталось. Не пропадать же добру.

      МАНДЕЛЬШТАМ. Российская логика.

      (ГУМИЛЕВ вновь пьет из бутылки. ХЛЕБНИКОВ успевает принести ведро, в которое ГУМИЛЕВА и рвет).

      АННА. Болел он тяжело, но все же не умер.

      ЛЮБОВЬ. И тогда ты согласилась выйти за него?

      АННА. Я предложила ему найти яд получше. Если по правде, это ужасно, быть столь сильно любимой. Но как только я сказала «да», он сбежал в Аргентину. Что с мужчинами не так?

      ОЛЬГА. Практически все. Поэтому я предпочитаю кукол. Иногда я разговариваю со своими куклами, и они отвечают мне тоненькими голосами. И ты можешь сунуть руку им в зад и заставить сказать все, что ты хочешь.

      МЕНДЕЛЬШТАМ. Совсем как Сталин.

      ГУМИЛЕВ. У нас тысяча девятьсот десятый. Сталина еще нет.

      КНЯЗЕВ. У нас тысяча девятьсот тринадцатый.

      БРИК. У нас тысяча девятьсот тридцатый.

      ХЛЕБНИКОВ (смотрит на карманные часы). У нас тысяча девятьсот двадцать второй. Я скоро умру.

      МАНДЕЛЬШТАМ. Мы в кафе «Бродящая собака». Здесь сосуществуют все годы и пространства.

      АННА. Я думаю, в действительности ничего этого не было. Или случилось, но очень давно, и помню я это смутно, как сон.

      БЛОК. Как палимпсест. Плохо стертая восковая дощечка. На которой виден ранее нанесенный текст.

      МАНДЕЛЬШТАМ. На самом деле мы не обретаем опыт последовательно. Есть определенная последовательность, в которой мы вроде бы обретаем опыт, но даже она безвозвратно нарушается памятью, и искажениями восприятия, и пониманием, созданным желанием и страхом. Это смесь прошлого, настоящего и будущего, прохудившейся памяти, настоящего, которое уходит до того, как мы успеваем познать его, и будущего, которое, став настоящим, оказывается куда более ужасным, чем мы могли его себе представить. Воображение – та самая способность, позволяющая нам опосредственно увидеть несколько возможных будущих, которые потом сливаются в отчасти забытое и по большей части необъяснимое прошлое. К нему у нас доступ только через память, которая есть воображение, загрязненное опытом и страдающее вновь и вновь в губительной хватке с безжалостной и в немалой степени искаженной ностальгией, а она, на самом-то деле, ни что иное, как агония. Только смерть может положить конец этой нелепой клоунаде. По крайней мере, на это можно надеяться.

      ТАМАРА. Обожаю Мандельштама. Никогда не понимаю и слова из сказанного им.

      МАНДЕЛЬШТАМ. Это единственный способ остаться здесь живым.

      ГУМИЛЕВ. Мы словно бродячий цирк. Маяковский – ведущий представления.

      ОЛЬГА. Клоуны. У нас должны быть клоуны.

      ТАМАРА. Я боюсь клоунов.

      МАНДЕЛЬШТАМ. Это Россия. У нас слишком много клоунов.

      ОЛЬГА. В этом месте время ведет себя так странно. Я помню многое в переплетенье образов. Теплый дождь, барабанящий по крыше. Что-то шепчущее в ивах. Белый зал