Пиковая Дама. Максим Кабир

инфраструктуру. Обещанного три года ждут. Нет, уже четыре года.

      В заглублениях снег присыпал опалубки. Шипели из подвала бродячие коты.

      Марсианский пейзаж напоминал Марине их с Антоном брак. Долгострой, он зиждился на туманных планах и изо дня в день подтачивался грунтовыми водами. Шикарный на бумаге и рекламных щитах, в реальности – скопище промозглых каркасов в степи.

      – Чего? – Антон позвенел ключами.

      Думал свалить по-английски. Как всегда, в своем стиле.

      – Это все? Выполнил отцовский долг?

      – А чего ты от меня хочешь?

      – Как «чего»? Ты видишь, что с нашей дочерью творится?

      – Вижу. Переходный возраст творится. Ты через это проходила, я проходил, каждый человек.

      – Я в ее возрасте не боялась зеркал.

      – А она боится. Может, считает себя слишком толстой. Может, слишком худой. – Антон раздраженно выдернул из кармана мобильник. – Глебыч…

      Марина отвернулась, уставилась на цементную коробку за фанерной оградой. Доделают ее или так и бросят гнить? Может, эти экскаваторы и подъемные краны призваны лишь видимость создавать, как Антон умело создавал видимость «мужчины в семье»?

      Вороны парили над стройкой черным облаком.

      – Лечу! Лечу, мужик! Не вешайся, дай мне полчаса.

      Антон опустил телефон.

      – Извини. Нет времени разгребать ее фантазии. Был бы мальчик – я бы посоветовал чего. Но девочка…

      Он опять перекладывал проблему на плечи жены. Привыкла бы.

      – Винишь меня, что не родила тебе сына?

      От гнева задергалась щека. В детстве думалось, взрослые знают обо всем на свете. И вот ей без малого сорок, а она не знает ничегошеньки. Ни хрена.

      – Хорош. – Антон поднял руки ладонями вперед. – Хорош препираться, надоело. Сил нет. Пока.

      И он побежал к припаркованному «вольво», оскальзываясь и хрустя наледью.

      «Мебель, – подумала Марина, – не предает».

      10

      – Ах ты ж мать твою. – Антон воздел глаза к ненастному небу. Кровь крупными каплями падала на снег. Антон левой рукой отворил дверцы, вынул из бардачка упаковку салфеток и промокнул рану. Царапина пролегла перпендикулярно линии жизни.

      Он никуда не уехал. Долбаная жестянка отказалась подчиняться. Заглохла намертво. И единственный, кого Антон мог проклинать, – самого себя. Это он чинил «вольво» во вторник. Какой он муж и отец, какой кормилец – понятно давно. Марина, умелый репетитор, втемяшила. Но неужели и мастер он – дрянь дрянью?

      Инспекция двигательного отсека не дала результатов. Провозился битый час и порезал ладонь, шарахнув в сердцах по кузову. Вообразил, притоптывая на холоде, как пешком добирается до мастерской, а Глебыч болтается в петле, на налоговой декларации предсмертная записка: «Тоха, ты – дерьмо».

      Недостроенная высотка таращилась безразличными черными зенками. Вороны каркали глумливо, и верещали мартовские кошки.

      Антон стер с пальцев кровь, машинное