Выжившие. Ханна Джеймесон

часть жизни провел, склонившись над книгами?

      – Почему ты так решила?

      – Потому, как ты сидишь и ходишь. Восемьдесят процентов моих пациентов обращались с хроническими болями в спине и шее из-за неправильной осанки. У тебя то же самое. Однако перемена образа жизни пойдет только на пользу твоему позвоночнику. – Она отвела взгляд от инструментов на тумбочке и указала на мои руки: – Что с ними?

      – Ничего. Пришлось снять перчатки, когда забирался на бак, а из меня плохой альпинист.

      Она заботливо, как мать, накрыла девочку полиэтиленом и пододвинула стул ко мне:

      – Дай-ка посмотрю.

      – Да заживут они и так.

      – Теперь мы не можем позволить себе роскошь отмахиваться. Антибиотиков мало, нам только инфекции не хватало. – Взяв мои руки в свои, она перевернула их, оглядела ободранные костяшки и ладони, обкусанные ногти. – Руки надо держать в чистоте, Бог знает, какие бактерии на этих баках. Неудивительно, что люди болеют.

      Я поморщился.

      Она прошла в санузел и остановилась в нерешительности:

      – Мы ведь уже не получаем воду из той цистерны, да?

      – Не получаем, Дилан отключил ее.

      – Хорошо. Иди сюда. Придется обработать спиртом, будет больно. – Пожав плечами, она прислонилась боком к раковине и развела мелкую лужицу из мыльной воды.

      По привычке я хотел включить свет, но удержался. Неизвестно, на сколько нам хватит электричества. В основном энергия поступала в отель от гидроэлектростанции, но как долго она еще проработает? Когда она отключится, можно еще что-то выжать из резервного генератора, но и у него есть свой предел. Нельзя тратить электричество на мои руки и прочие пустяки. Оно необходимо для работы холодильников с продуктами.

      Вода была ледяной. Трудно выразить словами, как тяжело, когда все всегда холодное. Уже два месяца я не знаю ничего, кроме холода. Дважды вымыв руки, я снова вернулся на свой стул рядом с мертвой девочкой. Таня взяла мою правую руку и принялась обрабатывать ватным тампоном, смоченным в чистом спирте.

      – Значит, ты приехал сюда на конференцию? – привычно заговорила она, отвлекая меня. – А кем ты работал?

      – Историком. Преподавал в Стэнфорде.

      – Тогда откуда у тебя акцент?

      – С юга. Долго жил в Сан-Франциско.

      – А чем занималась твоя жена? – Она кивнула на мое обручальное кольцо.

      – Она… Надя была журналисткой. Нелегко пришлось, особенно когда появились дети. Мы оба много работали, а арендная плата была такой высокой. – Я вдруг улыбнулся. – Странно сейчас говорить об аренде.

      Таня рассмеялась:

      – По-моему, все мои прежние разговоры были только об аренде.

      – Или выборах.

      – О протестах населения.

      – Я участвовала во многих из них.

      – И я, ближе к концу. – По руке пробежала судорога, белое, обжигающее ощущение, и я чуть не отдернул ее. – Ты не шутила, сказав, что будет больно. Никогда бы не подумал.

      – Это вы, ребята, все испортили, – произнесла она невозмутимо,