Босоногая команда. Клавдия Владимировна Лукашевич

ее мать и поспешно завязала пасху в чистый платок.

      Не мудрено, что здесь так нетерпеливо ждали разговенья: весь длинный пост они строго постились, ели впроголодь.

* * *

      Семья лавочника, лавка которого красовалась на углу Малого проспекта и 15 линии, тоже собиралась в церковь. Пятеро краснощеких детей и сама хозяйка разрядились пестро и пышно. В чистую скатерть завернули огромный разукрашенный кулич, большую пасху с розовым бумажным цветком.

      Хозяйка зачем-то пошла в сени. Поторопилась и в дверях столкнулась с входившим мальчиком.

      – А, чтоб тебе!!! Не смотришь… Вечно налетишь… Кажись, все платье оборвал. Так бы тебя, кажется…

      И она изо всей силы двинула мальчика, тот отлетел в сторону.

      – В церковь идешь, к заутрене, а все лаешься, – произнес где-то в темных сенях мрачный детский голос.

      – Хозяин! Иван Никитич! Поди-кось сюда. Послушай, как Андрюшка мне опять грубит… Зазнался! Покою от него нет! – кричала в сенях толстая хозяйка.

      – Ужо я его… Сейчас иду… Позабыл мою науку, малец? Ужо я доберусь! – послышался в комнате звучный бас хозяина.

      Андрюшка не так был прост, чтобы дожидаться расправы: он шмыгнул из сеней и живо очутился за воротами. Это был некрасивый, рыжий, косоглазый мальчик, круглый сирота и жил из милости у разбогатевшего лавочника, дальнего родственника. Не видел он ничего хорошего в скупой, думавшей только о наживе семье.

      В наступающий Светлый праздник Андрюшка знал, что ни от кого не услышит ласкового слова: нет у него родной души, никому нет до него дела, он совершенно одинок.

* * *

      В том же доме, где помещалась лавка, в мезонине в одной тесной комнате жил столяр; жена его, Марья Ивановна, была портниха.

      В их комнатке все дышало чистотой; перед большой божницей ярко горела лампада.

      Марья Ивановна принарядила свою единственную дочь Марфушу, посмотрела на нее и подмигнула мужу: тот с нежностью остановил на ней взор. Темная коса девочки была гладко причесана и заплетена розовой ленточкой; румяное миловидное личико склонилось над тарелкой с яйцами; она что-то про себя шептала, указывая поочередно на каждое яйцо.

      – Что ты там шепчешь? – ласково спросила мать.

      – Мамашенька, одного яичка не хватает. Как хотите… Посчитайте сами…

      – Что ты, Марфуша, да ведь там целый десяток.

      – Вам и папашеньке, бабиньке с дедушкой, тете Ане, слепой Маврушке, дяде Антону, Грише, Степе и Анюте… А «советнику»-то?

      – Ишь ты как всех наградила! Откуда ж я тебе возьму? У меня больше нет.

      – Ну, мне не надо. Пусть ее дает, коли ей любо, – сказал, улыбаясь, отец.

      – Уж ты у нас, отец, баловник! Избалуешь дочку.

      Марфуша бросилась отцу на шею и звонко его поцеловала.

      На улице в это время раздался первый пушечный выстрел.

* * *

      Из калитки маленького деревянного старого дома с зелеными ставнями, выглядевшего чище других по 15 линии, вышел высокий, несколько сгорбленный, но еще бодрый старик в широкой шинели,