Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник). Михаил Ландбург

разбудили весь дом! – сказала женщина.

      – Хотел не весь дом… Я подумал, что, если не я вам, то хотя бы Шуман понравится…

      – Господи, не понимаю, зачем вы это…

      – Радостно мне! – сказал он. – Хочу, чтобы и вам тоже… Чтобы нам вместе…

      * * *

      – Уймись, парень, – повторил полицейский, – поостынь!

      Высунув головы из окон углового здания, сонные люди с изумлением разглядывали стоящую посередине проезжей дороги машину с широко распахнутыми дверцами, а подле неё грозно мигающий синими глазами полицейский джип.

      В одном из окон он увидел её и ощутил, как замечательно скулит его сердце.

      – Виноват! – сказал он полицейскому. – Мне слишком хорошо!

      – С ума сошёл? – спросил полицейский.

      В густых ветвях деревьев, подняв неуёмный крик, всполошились птицы.

      – А вы, господин полицейский, их послушайте! – ответил он и, кивнув на деревья, раскатисто, никак себя не сдерживая, рассмеялся.

      Рыбья кровь

      Феликсу Куперману

      Ибрагим с самого утра стоял у окна и неотрывно смотрел на море. И вчера тоже смотрел. И позавчера… А Фариаль забилась в угол и молча наблюдала за мужем. И вчера наблюдала. И позавчера тоже…

      Зная, что море и лодку муж любит гораздо крепче, чем её, она всё-таки посмела выкрикнуть:

      – Оставь море! Бог проклял это море, и теперь рыбаки Яффы возвращаются на берег с пустыми руками.

      Ибрагим обернулся и внимательно заглянул в жёлтое плоское лицо жены.

      – Дура! – проговорил он.

      – Это вы, рыбаки, глупые, если не видите, что рыбы подыхают от ненависти к вам…

      – Заткнись! – попросил Ибрагим и, сплюнув себе под ноги, вернулся к окну.

      – Если не оставишь это море, и я, и наши дети умрём от голода.

      «Фариаль – дура! – решил Ибрагим. – Где такое видано, чтобы рыбы ненавидели рыбаков?»

      На бровях Ибрагима, носу и даже губах выступил горячий пот, потому что всегда знал: если когда-нибудь оставит море, то непременно сам умрёт от горя.

      Встряхнув головой, словно конь, глаза которого облепили неуёмные мухи, Ибрагим приблизился к жене и наотмашь ударил по плоскому жёлтому лицу. Словно мешок, сброшенный с телеги, Фариаль свалилась на пол и протяжно заскулила, а Ибрагим, сплюнув в сторону жены, постоял над ней в задумчивости, а потом снял с полки бутылку арака и вышел из дома.

      Сжимая в ладони бутылку и жадно глотая воздух, Ибрагим шёл туда, где у самой воды покачивалась его лодка. Отпив из бутылки, он ощутил, как его тело наполняется теплом. Потом он глотнул ещё несколько раз и шагнул в лодку.

      – Дура! – прокричал он в темноту и опустился на днище возле кормы.

      Господи, его лодка! Он никогда с ней не расставался и даже в ней родился, потому что так хотел отец. Ну да, когда настал час, отец, подняв жену на руки, вынес её из их палатки, опустил в лодку, а сам остался ждать на берегу, пока не родился его сын Ибрагим.

      Отпив из бутылки ещё, Ибрагим облизал губы и, с горечью вспомнив, что Фариаль рожать в лодке отказалась, исподлобья посмотрел на застывший над морем большой глаз луны.

      Со стороны города доносились гудки автомобилей, потому что