Оазис человечности. Часть2. Власть фортуны. Марк Веро

устремиться в далекие края, забыть обо всем, о напрасной суете жизни, о ненужных думах, о том, над чем мы не властны, и просто радоваться, улыбаться и смеяться! Ликовать, одурманившись ароматом свободы и чувства, не требующего взамен ничего!

      Слышите ли вы мой зов? Откликнетесь ли вы на него? Где же вы сейчас? Но где бы вы ни были, можете быть уверенной в одном: в моей вечной и несгораемой любви к вам!

      С надеждой, Деметрий».

      Аврора выучила эти строки наизусть и, преисполненная самозабвенной радости, забежала к отцу в помещение, намереваясь предупредить его о своей вечерней отлучке, а заодно и повидать – именно поэтому и не стала звать слуг. В последнее время в семье что-то происходило: мать часто пропадает из дома под разными предлогами, отец весь погружен в дела, живет ими и общается со многими людьми, приходящими домой, на какие-то скучные темы; нередко засиживается до поздней ночи, а утром опять спешит на собрание сената – из-за всего этого она вообще перестала его видеть, полностью предоставленная в свое распоряжение, что ее, впрочем, целиком устраивало. Но иногда сердце щемило от какого-то назойливого тревожного предчувствия. Она смеялась над ним и отгоняла подальше от себя, но оно неизменно вновь ею завладевало и в минуты покоя, и в минуты беспечной радости, и в минуты торжества.

      Отец был чем-то встревожен, какая-то забота нависла над ним, которая лишала его той уверенной и твердой, как его характер, улыбки. Он всегда при виде своей дочери улыбался: в его жизни это был теплый укромный уголок, но он не умел о нем заботиться. Аврора сразу почувствовала, что что-то не так: с близкими людьми, с которыми живешь долго, а то и всю жизнь, устанавливается какая-то незримая связь, протягиваются какие-то невесомые и невидимые ниточки, которые нельзя затронуть без того, чтобы это не почуяли остальные. В семье это особенно заметно. Любая перемена в настроении, состоянии близкого человека мигом улавливается какой-то частью своей души, что отдана ему. Будь это невольный взгляд, жест или непривычное движение, выражение лица, поза, даже то, как уложены волосы на голове, – все это безошибочно подсказывает чуткому человеку те перемены, что произошли в другом.

      Валерий был расстроен, на сердце у него скребли кошки, ум горячился, перебирая сотни никуда не годных для разрешения задачи вариантов. Вот уже много недель подряд он, как ошалелый, брел в потемках, тщетно ища и не находя спасительного выхода. Словно в лихорадке, словно зараженный чумой, в горячке набрасывался он то на одно, то на другое, с неизменной жестокостью терпя поражение за поражением. Крушение надежд ожидало его повсюду, за какую бы идею он ни брался. Такое с трудом могла бы снести самая твердая и несгибаемая воля. Могучие его порывы были тщедушны и слабы: в одном случае ему не доставало хитрости и изворотливости, в другом – смелости и открытости. Он, как загнанный в глухой угол зверь, с пеной у рта, ощетинившись на злобный мир, несущий ему погибель, готов был биться и сражаться до последней капли крови, бегущей по его организму. Пока