Тайны моей сестры. Нуала Эллвуд

депрессии…

      – Я знаю, что такое нейролептики, – говорю я, возвращаясь на стул. – Что это за бумага у вас в руке? Откуда вы ее взяли?

      Шоу прячет документ обратно в синий файл и скрещивает руки на груди.

      – Кейт. Спрашиваю еще раз, – настойчиво говорит она. – Вы принимаете какие-нибудь лекарства, кроме снотворного?

      Я смотрю на нее, пытаюсь расшифровать выражение ее лица. Хочет ли она, как и я, чтобы все это быстрее закончилось? Хочет ли прийти домой вовремя, попить чаю с мужем и детьми, расслабиться и посмотреть телик? Конечно, хочет. Я решаю говорить начистоту. Я готова на все, лишь бы скорее вырваться отсюда.

      – Мне выписали кое-какие лекарства несколько месяцев назад, – говорю я. – Но, похоже, вам это и так известно.

      – Ясно, – отвечает Шоу. – И вы до сих пор их принимаете?

      – Да, – лгу я.

      – Помогает?

      Я вздрагиваю, вспоминая падение, привкус крови во рту и ощущение, что мозг вот-вот взорвется. Вижу изможденное лицо врача «неотложки», который протянул мне пачку таблеток, словно это леденцы, и восстанавливаю в памяти странное чувство невесомости, накрывшее меня, когда я лежала в кровати и ждала, пока таблетки подействуют. Побочные действия тех лекарств были хуже любых галлюцинаций, любых кошмаров. Я потеряла способность ясно мыслить, с трудом могла составить предложение, не говоря уже о том, чтобы написать отчет или провести интервью. За какие-то пару недель я превратилась чуть ли не в овощ. Мне хотелось только спать, есть и ни о чем не думать. В итоге я смыла оставшиеся таблетки в унитаз. Голоса вернулись на следующий же день, но после нескольких недель тишины я была им даже рада.

      – О да, помогает, – говорю я Шоу.

      – А галлюцинации? Когда вы начали принимать таблетки, они прошли?

      – Да, – отвечаю я. – Полностью. Хотя таблетки я принимала в первую очередь для борьбы с тревожностью.

      В этот самый момент, словно издеваясь, старуха решает заорать, и я резко дергаюсь на стуле. И тишина. Заметила ли Шоу? Она смотрит на меня с отсутствующим выражением лица и задает следующий вопрос:

      – Можете ли вы сказать, что ваша работа усиливает тревожность?

      – Безусловно, – отвечаю я. – Я же не робот. Если бы все происходящее оставляло меня безучастной, я не могла бы как следует делать свою работу. Покажи, что у тебя есть чувства, что ты человек…

      Шоу кивает. Я смотрю ей в глаза в попытках прочесть ее выражение лица, но безуспешно.

      – Так, – продолжает она, снова заглядывая в свои записи. – Сколько раз вы ездили в Сирию и обратно за последние два года?

      – О боже, не знаю, – отвечаю я. – Раз восемь-девять.

      – Восемь-девять, – повторяет она. – И каждый раз видели нечто ужасающее, так?

      – Да, – отвечаю я. – Но то же самое видели все остальные журналисты, гуманитарные работники и местные жители. Мой опыт не уникален.

      – Нет, но он довольно экстремален, – говорит она. – Настолько частое посещение горячих точек явно отрицательно сказывается на психическом здоровье. Если бы я так работала, точно бы не выдержала.

      – Может,