Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус. Андрей Посняков

павших. На стенах сарая в веселом беспорядке висели кнуты, розги, ошейники и другие орудия пыток, в углу же заманчиво горела жаровня. Вообще-то, это был не просто сарай, а рига – молотильня с печкой для сушки зерна. Антураж, конечно, выглядел несколько опереточно и, честно сказать, не более страшно, нежели фильмы «Пятница, 13-е» или «Восстание живых мертвецов». Ну, это Ремезову было не страшно, а даже смешно, что же касаемо пленных, то тот парень, которого ввели в «пыточную» первым, тут же и обмочился со страху, едва только глянул вокруг.

      – Говори! – поморщившись, зловеще прищурился Павел. – Или, может, сперва с тебя кожу снять? Давай-ка, Окулко, займись.

      Кат с готовностью потер ладони, от чего пленник – совсем еще молодой парень с глуповатым круглым лицом и хлюпающим носом – пришел в самый натуральный ужас и, упав на колени, заверещал:

      – Не надо кожу… Не губите, батюшки! Все, все расскажу, все, я ж по случайности тут попался, не своею корыстью, но злою боярскою волей.

      – Что за боярин твой? – грозно воспросил Ремезов.

      – Господине Онфиме Телятыч, с усадьбы, что за болотом, у реки…

      – Знаю я, где Телятникова усадьба, – Павел недобро хмыкнул. – Почто ж он, злодей, разбойничать людишек своих послал?

      Пленник скривился, с опаской поглядывая на поигрывающего кнутом ката:

      – Не, батюшко, не своих людишек – пришлых. В Ростиславле на базаре татей нанял.

      – А ты-то как с ними?

      – А я-то, кормилец – изгой. Ни для боярина, ни для людей его никогда своим не был. Просто на дворе его жил, в пастухах, да на полях копошился.

      – Что ж в холопы-то тебя не поверстал твой боярин?

      – Да язм на глаза ему давненько не попадался, – парень неожиданно вздохнул. – А вот нынче угораздило!

      Павел невольно хмыкнул:

      – За солью, что ль, с пастбищ пришел?

      – Не, господине, не за солью – нешто соль дали бы? Молоко на телеге привез, полдюжины крынок. Тут меня боярин и углядел… чтоб ему пусто было! Поманил – а ну-ка… Вот и заставил. Я, батюшко, стрелы ни в кого не метал, да и иным оружием не обучен.

      – И что ж ты тогда делал? Только врать не вздумай, не то…

      – Язм, батюшко, дорогу показывал – тем, что по реке шли, все-то мели знаю!

      – Ага… проводник, значит, – Ремезов кивнул слугам. – Ладно, этого уведите пока. Другого давайте!

      А вот второй пленник – коренастый, с лихим чубом и каким-то квадратным, с небольшой бородкой, лицом – оказался разбойником матерым, держался на удивленье спокойно, осанисто. На палача даже и не взглянул, лишь сплюнул презрительно, да, угадав старшего, повернулся к бояричу:

      – Неча, господине, меня катом пугать – пуганый. Коль надумал казнити – казни, а коль выспросить чего хочешь – спрашивай. Что знаю – скажу, боярин Телятников мне никто – выгораживать его не буду.

      – Ага, – махнув палачу, чтоб скрылся, Ремезов переставил скамеечку поближе к жаровне – что-то к вечеру стало зябковато. – Ладно, поговорим. Квасом, уж не обессудь, не угощаю – ты враг и кровушку